Морские повести - [127]

Никитин сорвал ватник, сунул в водяную струю. Его отбросило назад вместе с ватником, сзади струя пара обожгла шею, солено-горькая вода невыносимым холодом сводила разгоряченное тело.

Никитин снова кинулся на струю, и она отбросила его снова. Он свернул ватник плотнее, зажал им пробоину сбоку, но вода вытолкнула ватник обратно.

— Спиной зажимай! — крикнул Зайцев. Зайцев метнулся было Никитину на помощь, но вспомнил: от форсунок отходить нельзя, котел продолжает работать.

«Действительно — спиной!» — подумал Никитин.

Он бросался лицом вперед и потому не выдерживал, отступал перед яростью моря. Но теперь он прижал к лопаткам скрученный ватник, повернулся к морю спиной, всунул в пробоину ватник и тотчас же притиснул плечом.

Море снова толкало его, давило, как ледяная гора.

Его ноги скользили по маслянистой палубе, но он ухватился за выступ нефтяной цистерны, нашел точку опоры. Ватник сдвинулся было, Никитин чувствовал, как в мускулы спины вонзается острый край пробоины. Но все-таки стало легче, водяной поток перестал бить. Он заткнул пробоину своим телом.

Так он стоял, бледнея, с катящимся по лицу по́том и онемевшей спиной. Словно во сне видел, как у форсунок Зайцев регулирует пламя, как под ногами уменьшается слой воды, как в свисте пара мичман Куликов заделывает пробоину магистрали…

…Когда осколок пробил борт и магистраль отработанного пара, в первый момент ужас перехватил горло мичмана.

Пробита магистраль — значит, все кончено, всех обварит паром, котельная выходит из строя! Но тотчас же сообразил, определил по температуре и звуку, что это не главная магистраль, а магистраль отработанного пара.

Он выкрикнул обращение к котельным машинистам… Доложил в пост энергетики о повреждении в магистрали… Следующим движением было рвануться к источнику раскаленных паров. Нашел аварийный материал не глядя, всегда имел его под рукой, на штатном месте.

Хотел обмотать голову ватником, но это помешало бы работе. Подбежал к паровой струе сбоку, так чтобы она не задела лица.

Хрипело, рушилось на палубу море. Он ввел в действие помпу, видел, как, сорвав ватник, к пробоине бежит Никитин. Всматриваясь в магистраль, стал сдирать изоляцию вокруг поврежденного места.

Его обожгло сразу. На руках: были рукавицы, но пар пронизал их, будто их и не было на руках. Невыносимый белый огонь обдал руки мичмана.

Казалось, по пальцам ударило свистящее лезвие. Он чуть не выронил инструмента. Он чуть не лишился сознания от боли, от все растущей нечеловеческой боли в руках. Но магистраль нужно заделать на ходу, — думал мичман, — нельзя выключить пар, лишить корабль требуемой командиром скорости хода.

Он тщательно обнажал поврежденный металл, и каждый нерв кричал: «Довольно, отдерни пальцы!» Пар бил широким, злым веером, охватывал пальцы кругом. Руки слабели, казалось — нельзя сделать ни движения больше. Но он затаил дыхание, старался не думать о боли, думал о своем корабле, о силе большевистского духа, о героях-коммунистах, гибнущих под пытками, но не сдающихся врагу.

Он отклонился на мгновение, пошатнулся, и влажное лезвие пара полоснуло его по лицу, глаза застелились слезами. Он опять чуть не выронил инструмент, но продолжал работать.

И вот почти пересилил боль, хотя непрерывно бегущие слезы застилали глаза.

Но кто-то уже подавал ему паранит, медный лист для заплаты, кто-то заботливо, двумя руками, придерживал бугель. Свист прекратился, лампы светили ярче, мичман видел, что матросы аварийной группы заканчивают ставить бугель, крепко обжимают с боков болты.

Его сознание прояснилось. Магистраль блестела свежей заделкой. Мичман бросил взгляд на свои руки и тотчас отвел глаза. Рядом с ним боцман с матросами из аварийной группы распиливали брус на упоры нужной длины.

Никитин все еще придерживал пробоину спиной.

— Потерпеть еще можешь? — бросил ему боцман через плечо.

— Могу, — хотел сказать Никитин, но не мог произнести ни слова: грудь была сжата леденящими тисками. Он только кивнул головой, продолжая стоять, вцепившись пальцами в нефтяную цистерну. Упоры были готовы, матросы подтаскивали аварийную подушку…

— Ну, отходи, браток! — крикнул боцман. — Довольно на плечах море держать, отходи! — повторил он.

Но Никитин не мог сделать ни одного движения. Хотел оторваться от пробоины, но она, казалось, цепко держала его за окровавленные мускулы спины. Он только слабо улыбнулся. Увидел сбоку багровое, залитое слезами лицо Куликова.

— Не видите, что ли, — загремел Куликов, — ослабел человек. Помогите ему!

И когда матросы подхватили Никитина, оторвали от борта — снова заревело море, врываясь внутрь, но пробоину уже зажали аварийной подушкой, подперли распиленными брусьями.

Над Никитиным наклонялось неестественное, странно знакомое лицо, из глаз которого, не переставая, текли слезы.

«Снится мне это, что ли? — подумал Никитин. — Слезы льются из глаз мичмана Куликова!»

— Это я, брат, видно, торпедированных фашистов оплакиваю, — сказал Куликов, и его губы сложились в подобие улыбки. — Знаешь поговорку: «Слезы матроса наравне с кровью ценятся».

— Что с «Герингом», товарищ, мичман? — спросил Никитин.