Морские люди - [50]

— Тебе, наверное, скучно.

Нет, ей, выросшей в маленьком поселке, не было скучно. Просто раньше она не задумывалась над тем, как это можно мужу и жене, людям семейным, жить без собственной крыши над головой. Оказывается, в гарнизоне квартир на всех нет. Детский сад и школа перегружены. В магазине ни колбасы, ни мяса, ни молока, ни яиц. За всеми свежими продуктами надо ехать в райцентр, к гражданским.

Она слышала по телевизору, по радио, что военные имеют все необходимое и верила этому. Оказывается, данные красивые слова не имеют никакого отношения к житейским условиям. Что, трудно решить столь существенные для людей вопросы? Пусть одним кораблем там, самолетом будет меньше, зато на такие деньги много чего можно построить: квартиры, детские сады, школы, даже производственные предприятия. Вон сколько жен сидит без дела.

— Клим, будет у нас ребенок и не увидит он много чего. В здешний детсад знаешь, какая очередь? Придется вести его к бабы Шуриной соседке, она нянчит на дому. Подрастет сын, пойдет в школу, а там классы маленькие, ни спортзала, ни пособий учебных. Хуже, чем в нашем поселке, даже школой назвать стыдно. Ходила я туда, интересовалась насчет работы. Плохо живете, товарищ Климентий Иванович.

— Мы что, мы живем хорошо. Лично у меня на корабле есть каюта. Был такой адмирал в царское еще время, звали его Степаном Осиповичем по фамилии Макаров. Так он говорил, что в море — дома, на берегу — в гостях.

— Тогда зачем жениться? Плавали бы на своих кораблях в свое удовольствие, как эгоисты.

— Эй, послушай, ты пока еще не все понимаешь, язык надо придержать, или это тебе трудно сделать? Не забывай никогда, ты теперь наша, военной породы. Тебе не положено хаять Вооруженные силы.

Кажется, дело шло к крупной ссоре. Молодые обязательно разругались бы вдрызг, хорошо, что гарнизон невелик и они уже подошли к дому, где жили Петрусенко.

Стычка

Швартовы отдали утром, обедали уже в море. Клим не стал задерживаться за столом, пришел в каюту, задраил иллюминатор, залез на свою койку на втором ярусе, скороговоркой прошептал: «Спать-спать-спать-спать» и закрыл глаза. Привычный ко сну после обеда организм, покачивание корабля на широкой волне, убаюкивающее пение турбин сделали свое дело. Он уснул и проснулся через два часа, свежий и веселый. Петра Ивановича не было. «Люди уже пашут по-черному, трум-турум-турум», — запел он. — «Вперед, труба зовет, трум-трум».

Клим направился на боевой пост гидроакустиков, но сразу начать работу не пришлось, из-за очень даже серьезного скандала. Соколики ругались. После яркого коридорного света тусклые плафоны боевого освещения не давали возможности как следует разглядеть лица разошедшихся моряков. Собственно в этом особой нужды не было. Мичман по голосу великолепно различил матроса Иванова, кричавшего в полную силу легких:

— А я тебе говорю, что правильно он сделал, понял? И пошел ты со своим карканьем в баню, понял?

— Чего орешь? Ну чего ты орешь? Успокойся! — не менее возбужденно отвечал старшина второй статьи Карнаухов. — Вот увидишь, достанется главному боцману по первое число. Мало не покажется. Как бы его с корабля за такие дела не турнули.

— Кого, Иваныча? За твоего поганого Зверева и с корабля? Ну тогда это барахло железно за бортом будет, ребята спустят.

Остальные молчали, но Клим почувствовал, что они следят за спором с большим вниманием. Иванов охрип, видимо, долго воевал с Карнауховым.

Клим включил лампы дневного света, подал команду встать. Выслушал доклад старшины, поинтересовался:

— Давно шумим, соколы ясные?

— А ну его! — зло фыркнул на старшину Петька, вытер рукавом мокрый лоб и полез в нагрудный карман за носовым платком. Руки у матроса мелко дрожали. Вовремя появился Борисов, чуть позже он мог бы, пожалуй, и рукопашную застать.

Мичман с любопытством посмотрел на не в меру разгоряченного Иванова. Таким он даже его ни разу не заставал. Тот предпочел отойти к аппаратным шкафам, поближе к Милованову с Коневым и встал спиной к Карнаухову. Борисов спросил у него:

— Товарищ старшина второй статьи, что за базар?

Старшина зло блеснул глазами, нехотя ответил:

— Старший мичман Петрусенко дал в ухо одному матросу. Сидим вот, толкуем, что будет дальше. Матрос Иванов разошелся, собирается записываться в адвокаты, не иначе. Тоже мне, защитник его величества главного боцмана.

Петька насупил брови и снова ринулся в бой:

— Мало ему, гаду, врезал. Шухрат тоже хорош. Его оскорбляют, а он хоть бы хны. Стоял, наверное, разинув рот балбес такой. Я бы на его месте сам, не дожидаясь Иваныча дал бы пару раз, да так, чтобы зубы…

Мичман движением руки остановил матроса — остынь. Он опешил. Как, Петрусенко? Они вчера вместе были на сходе, что, за ночь ополоумел? И при чем тут Уразниязов, если речь шла о каком-то Звереве.

— Это сегодня, после снятия с якоря было. Есть в боцкоманде матрос, Зверев такой. Он обозвал Уразниязова чуркой, старший мичман услышал и выдал ему за это оплеуху. Ребята, которые видели, рассказывали. Теперь что, порядок на корабле кулаками да пинками будете наводить?

Клим дослушал Карнаухова, сел в кресло, оперся ладонями о колени. Что-то не верилось своему старшине. Может, он перепутал или подхватил чью-то сплетню. В голове молодого мичмана не укладывалось, что уважаемый на корабле человек бьет подчиненных. Поругать, ну, выматерить в сердцах, если выведут из себя он, конечно, может, но ударить…