Морские люди - [48]

— Еще? Хватит? Ни пуха.

Лейтенант сладко смежил веки, давая этим понять, что аудиенция окончена. Борисов вышел и аккуратно, чтобы не грохнула, прикрыл за собой легкую дюралевую дверь.

До каюты можно было пройти по коридору, но он выбрал путь через верхнюю палубу, там обдувало. Петр Иванович, уже наглаживающий выходные брюки, спросил:

— Чего такой смурной? Не отпустили?

Клим показал деньги:

— Отпустили, да тут другое. Вот, комдив занял. На цветы. Неудобно получилось, понимаешь, но я не просил, он сам.

— Ха, Коломийцеву же лучше. Деньги целее будут. Вник? А вообще цени. И лоб по этому поводу не морщи, ты не философ, а товарищ мичман.

Наступил вечер. Петрусенко совершил ритуальный обход корабля, довольно крякнул, зашел за Климом и они направились в гарнизон. На автостоянке было пусто. Минут пять постояли, посмотрели, как ветер гоняет вдоль дороги пыль, приняли решение добираться своим ходом. Петр Иванович шел, то и дело оглядываясь, вполголоса ворчал:

— Когда не надо, от этих машин прохода нет. Тучами, ну прямо тучами одна за другой так и шныряют, а сейчас ни одной не видно.

Наконец, из-за поворота выскочил юркий УАЗик. Старший мичман сорвал фуражку, отчаянно засигналил. Офицер, сидевший возле шофера, приставил ребро ладони к горлу — нет мест, все занято под завязку. Петрусенко широко развел руками — понял, мол. Потом плюнул, повернулся к Климу:

— А ну их, попутки эти, сами дойдем, не развалимся. Посмотри, какая хорошая погода. Расскажи, как мой матрос Конев устроился. Не обижают молодого?

Первые три дня Борисов за пульт его не сажал. Исходил из того, что новичок сначала должен осмотреться, привыкнуть к боевому посту, новому своему месту службы. Приставил к нему Петю Иванова, как самого бойкого парня, компанейского и безобидного. Матрос Конев скромняга, ему такая поддержка будет кстати. Что еще? Да, в береговых учебных классах матроса приметили.

Клим рассказал и о том, что старается особо не перегружать новичка. Пусть пооботрется, присмотрится. Петрусенко согласно кивал, потом усмехнулся. Клим настороженно спросил:

— Что-нибудь не так, Петр Иванович?

— Все так. На незнакомом месте поначалу всегда страшновато. Это, брат, как с женщиной. Не замечал?

— Опять… Любите вы, русские, такие разговоры.

— При чем тут русские, нерусские? Почему бы вообще не потрепаться малость на свежем воздухе? Посмотри, Климище, какая вокруг благодать. Такая красота, травка зеленая блестит, птички поют, душа радуется. А мы сидим на своем корабле, обо всем забыли, ничего этого не видим. Вот взять отпуск, уехать, поставить на полянке возле реки палатку и чтобы полтора месяца ни о чем не думать. А?

Он глубоко, всей грудью вдохнул свежий воздух, раскинул руки, подставил садящемуся за горизонт солнцу лицо, рассмеялся и с мальчишеским удальством поддал подвернувшийся камушек.

— Между прочим, я украинец или, как еще говорят, хохол.

— Ты Петр Иванович, хохол. Украинцы, они на Украине живут, так в народе говорят. Я одинаково с ними думаю. А вообще для меня все европейцы на один манер. Честное слово трудно разобраться. Что русские, украинцы или латыши с эстонцами, никого не различаю. У всех два лица, — Борисов похлопал себя по щекам, — и длинный нос.

Петрусенко до того удивился, что замедлил шаг.

— Иди ты! Неужели мы так похожи? А я узбека от казаха не отличу. Или вот взять тебя. Фамилия русская, имя тоже русское, да еще старинное имя. Когда первый раз услышал, думал, что перепутали, ты не Клим, а Ким, кореец значит.

— Тут такое дело. Казаки пришли на нашу землю в шестнадцатом веке, ввели православную веру. И имена ваши старинные прижились. У меня соседа зовут Ион Нафанаилович Барабанский. Якут. И ничего, ухо не режет, друзья, когда пьяные Нафаньичем его зовут. Помнишь мультик про домового Нафаню? Клим, Ганя, Феврония, Дуня. Вот еще Еремей, Варсанофий. Вы уже так не называете детей, а у нас эти имена укоренились и живут до сих пор.

— Ты что, серьезно? Как тогда различать якутов от ненцев, чукчей, там тоже православие насаждали.

— И не отличай. Пусть, какая разница. Вот у америкосов, будь ты белый или черный, все американцы. На Кубе — все кубинцы. Ну и у нас надо так сделать. Писали бы — советский. Неужели плохо? Гордость за страну, единство. Глядишь, не было бы такого национализма. Ведь страшно, из-за этого Советский Союз может развалиться.

— Не, такого не будет. Хотя, лично я тоже не против такого названия. Советские, советский народ. Красиво. Но нельзя, наверное. Национальное достоинство, язык, культура, то-се… Тут сложностей тоже ого-го. Ты же не женился на русской, свою привез.

— Ага. Можно подумать, я перед свадьбой только об этом и заботился.

Над сопками светило солнце, в придорожной траве стрекотали кузнечики. Теплый августовский ветерок пах земной благодатью, привычные корабельные хлопоты отошли назад. Впереди мичманов ждал целый вечер ни с чем не сравнимого уюта, расслабляющей домашней обстановки. А пока они шли себе потихоньку да беседовали.

Показался гарнизон. Невдалеке от автостоянки, прямо у зеркальных витрин продовольственного магазина старички продавали лучок, укропчик, картошку, цветы. Приятели свернули к магазину посмотреть, не завез ли военторг кое-чего из того, что в узкоплечей посуде с тонким горлом. Расставаться не хотелось.