Морские досуги №5 - [9]

Потому что одним из этих двух парней был я.

Второй… второй был мне, как брат. Несмотря на то, что был почти полной моей противоположностью. Несмотря на то, что мы учились в одном классе, абсолютно не замечали друг друга, и лишь потом, по окончании школы, крепко-накрепко сдружились.

Даже потом, когда военная судьба забросила нас на противоположные концы нашей огромной и великой страны, мы регулярно писали друг другу письма. Мы могли позволить себе в них сказать друг другу то, самое сокровенное, что никогда не доверили даже бы родным матерям.

Поэтому его письмам я всегда радовался даже больше, чем письмам из родного дома.

И до сих пор храню их (как мне это тогда удалось — сам не понимаю), как дорогую реликвию.

Как талисман.

Который связывает меня незримой нитью с тем временем.

В тот яркий июльский день я внезапно, сам того не ожидая, приехал домой. Приехал не навсегда, а на две недели, даже, кажется, дней на десять.

И, не успел я перешагнуть порог родного дома, как в дверь позвонили.

Я даже форму не успел снять.

За дверью стоял он — мой друг.

Мой брат.

Мы не виделись почти два года — чудовищный срок в том возрасте.

Мы кинулись друг другу в объятия.

Тем же вечером было выпито море чудесного крымского марочного вина, которое сейчас очень сложно достать и которое стоит бешеные деньги, а тогда продавалось на каждом шагу и стоило копейки…

И на следующий вечер.

И на следующий…

А утром четвёртого дня он уезжал обратно к себе в часть. Его отпустили в отпуск раньше меня, и задержаться было никак невозможно.

У них там было очень строго, даже жёстко.

Гораздо строже, чем у меня.

Я надел форму и пришёл его проводить…

Его нет в мире живых уже очень, очень давно, и даже очень давно он не приходит ко мне в моих светлых снах, но… хотя сегодня не его день, пожалуй, надо бы сходить к нему на могилу. Я давно не был там, пожалуй… сколько же? Больше года… или же два? Может быть, два?

Но прошлой ночью что-то заныло в душе.

Что-то… нет, не вспомнить сейчас, но… что-то, связанное…

Нет, не вспомнить.

И поэтому я сижу сейчас, вглядываясь в старую, выгоревшую, чёрно-белую фотографию.

Может быть, она напомнит, для чего.

Для чего мне нужно идти на кладбище.

Потому, что идти туда «просто так» — бессмысленно.

Я закрываю глаза.

Как же я устал!

А в чём дело? Что случилось? Почему вдруг стало так холодно и что это такое мокрое?

Я с трудом разлепляю глаза.

Ничего не вижу.

Нет, что-то есть.

Но почему так мокро?

Да это же дождь!

А что это передо мной? На столе? И стол какой-то другой. Металлический и обшарпанный. И сижу я чёрт-те на чём. Но сперва…сперва… Чёрт с ним, с дождём!

Я навожу резкость. С трудом, но навожу.

Чёрт!

Вот почему мне так плохо.

Это бутылка, и даже не одна.

Одна коньячная, из-под дешёвого коньяка, а вторая из-под водки.

И в обеих даже что-то есть. Немного, но есть.

Так!..

Нужно вспомнить. Нужно обязательно вспомнить.

Я хватаю коньячную бутылку за горлышко и одним глотком вытягиваю жидкость… фу-у-у, какая гадость… чуть не стошнило… прилично же здесь ещё осталось…а-а, чччёрттт, обожгло как! И горло, и язык! Сейчас, сейчас, провалится…нет, нет! хочет назад…не пущу!есть!есть! провалилось!

Но какая же всё-таки гадость!

Помню, как мы шутили с ним: «И как же эту гадость коммунисты-то пьють!»

Нет, пока не могу вспомнить.

Зато стало понятно, где я.

Нет.

Не на кладбище.

Дождь, слава Богу, наконец-то прекратился.

Или я его не чувствую.

Весь мокрый, чёрт.

Я сижу на скамейке в парке.

А передо мной столик. Поставленный ещё в незапамятные времена. Времена, когда скамейки в парках не были загажены и изломаны, а люди присаживались за столики для того, чтобы просто тихо и хороню посидеть. Просто так. Чтобы было удобно и хороню.

Чтобы тихо звенела гитара, и шипело вино в простых стеклянных стаканах (а не в мерзких пластиковых, таких, как тот, что валяется сейчас под стол ом)… Когда парки украшали балюстрадами, колоннадами и статуями. Девушки с веслом. Или пионера с трубой. Наивными, порой некрасивыми, но удивительно милыми.

И никто не отбивал им головы и не расписывал похабщиной.

А если это вдруг (вдруг) когда-нибудь и случалось, всё быстро восстанавливали.

И быстро появлялась милиция.

Не та, что сейчас, с дубинками, автоматами, собаками и бронежилетами.

А другая, строгая, даже суровая, но справедливая и отходчивая.

Порой даже без (даже без!) оружия и дубинок, но(!) даже в количестве одного(!!!) человека.

И, главное, такую милицию слушались.

Практически все.

И боялись (вот чудаки были люди — как можно бояться одного безоружного, даже без дубинки и наручников, пожилого и пузатого милиционера? Может, из-за усов?)

Но, нужно признаться, боялись и уважали не только за страх.

А ещё и за совесть.

Наверное, потому, что у людей в то время было гораздо больше совести, чем сейчас.

Я ещё помню то время. Я его застал. Не очень долго, но застал.

Чудесное, надо сказать, было время!

Хотя и не во всём. Даже далеко не во всём.

А теперь от этого времени почти не осталось ни статуй, ни балюстрад, ни колоннад, ни беседок… А если где и остались, то, как правило, изломанные и расписанные похабщиной. Есть много других, новых, и даже не менее, а более красивые (иногда), чем те, но… но… что-то не то! Чёрт его знает, почему!