Морские досуги №3 - [13]

Даже воинская честь не отдается в Академии, а рабочий день (вообще, с ума сойти!) начинается в полдесятого. Рай, да и только. Я втайне чувствовал себя бездельником, не имеющим право на такую роскошь. Но что уж поделаешь: приходится купаться в роскоши.

Итак, сампо и только два офицера-тихоокеанца, два каплея в классном помещении. Играем в нарды или, по-морскому — в кошу. Я в прежней жизни — командир боевой части, он — флажок бригады противолодочных кораблей. Т. е., по-научному, — флагманский связист 202 бригады противолодочных кораблей, что базировалась в бухте Стрелок.

По службе — сосед, когда мы из Владика приходили в Стрелок.

Стрелок — это просто бухта с пирсами и боевыми кораблями, окруженная сопками и приморской тайгой.

Его бригада стояла между Свинячьим и Новым пирсами. А флагманским пароходом у них был вечно привязанный к пирсу модернизированный бывший большой ракетный корабль 57 проекта «Неудержимый». Его в простонародье почему-то звали «Самарканд».

Да, вчера — залив Петра Великого, бухта Стрелок, бетонный пирс, тайга кругом. Сегодня — красивое здание на берегу Малой Невки, метро, библиотека, спортзал, магазины, полные продуктов, размеренная жизнь и культурная программа.

От такого фонтана излишеств в этот вечер учиться не хотелось, и мы убивали время, кидая кости.

Разговор зашел о том, кто и как пришвартовался в Академии. Сошлись на мнении, что жизнь моряка в советском ВМФ — игра случайностей и ирония судьбы.

Мой товарищ, назовём его, Валера, лет через пять после училища, вел жалкую и ничтожную жизнь опального старшего лейтенанта — командира БЧ-4 «Самарканда». Старпом, командир и бригадир драли его каждый день и по восходящей и по нисходящей. Валера мужественно терпел. Но условия существования ввиду отсутствия перспектив становились все мрачнее.

Он начал помалу зашибать, замазывать, принимать на грудь, вздрагивать.

А поскольку сход у него был в лучшем случае раз в квартал, когда отсутствовало начальство или, когда, одурев от лейтенантской крови, оно проявляло невиданное милосердие, то в период несхода и ввиду отсутствия альтернативы вздрагивал Валера исключительно казенным шилом. А это — продукт крайне опасный: вечером принял на грудь полстакана, а утром водички выпил — и опять — хорош. В том смысле, что целый день свободен. Я, например, знавал людей, спившихся от шила в считанные месяцы.

А начальство:

— Мы Вас на парткомиссию!

— Мы Вас с говном съедим! — Старший лей-те-нант, Вы никогда не сойдете на берег! — Ты никогда не получишь каплея!

— Мы тебя на Русский остров отправим. Ты позоришь корабль! И все в таком ключе.

— В общем, Юра, жизнь пошла на конус. Я уже думал, что пропаду, и меня спишут на Русский остров командиром взвода служебных собак. Но как-то ночью, я задумался: неужели эти пидорасы, мудаки схавают меня вместе с ботинками и загубят мою молодую и очень дорогую мне жизнь?

Стало так обидно и за себя, и за свое слабоволие, и свою тупость, и за пьянство, и за жену с детьми. Ну что их ждет при такой обстановке и с таким папой? Я же их единственная опора и, так сказать, — надёжа. И твердо решил я всех моих врагов наебать и поступить в академию!

Да, вот так, поставил себе задачу максимум! Для меня это было, как олимпийскую медаль завоевать! Не больше и не меньше, и, как видишь, «И небывалое возможно»! Думал, неужели выпускник ВВМУРЭ не найдет выхода в окружении этих …. из Фрунзы или ТОВВМУ!

— И, понимаешь, я придумал!

Наш разговор продолжался между бросками костей. Я уверенно проигрывал, мне грозили марсы. Секретные чемоданы стояли нераспакованные, зато кости стучали по доскам исправно. Вот партия закончилась естественной победой Валеры.

— Учись, студент!

И он продолжил свою поучительную историю.

— Я стал искать причину неудач, кернзетце, как говорят немцы. А причин было две — физическая и психологическая. Все в физическом смысле упиралось в пару стального полевого телефонного кабеля, полёвки, япона мать, которая была брошена на бетон пирса от телефонной коробки к кораблю. Каждый день кабель рвался по нескольку раз, и я узнавал об отсутствии основного канала связи посредством громкого мата начальства.

О психологической стороне догадаешься сам.

Итак, я начал боевые действия!

Один против всего мира!

И еще никто об этом не знал!

Я начал войну без объявления войны! Вот так, япона мать! Банзай!

И начал я с тактического проигрыша, с форы начальству, ожидая момента нанести смертельный удар.

Прибегает как-то ко мне в каюту рассыльный и передает, что меня вызывает комбриг. Ух, как я ждал этого момента!

— Ага, — думаю, — Опять нет связи, сейчас комбриг ебать будет. Да и на роже рассыльного все давно написано: — Сейчас уконтропупят старлея.

Он же, холуйская морда, полгода у каюты комбрига рассыльным терся. Я так лениво тяну:

— Хорошо сейчас приду.

А как только рассыльный ушел, вскочил я с койки, присел раз десять и с максимальной скоростью добежал метров пять до трапа, слетел по нему с грохотом на палубу ниже, стукнул громко пару раз в дверь и уже в каюте комбрига.

Потом задыхающимся голосом и преданно в глаза:

— Товарищ капитан первого ранга… — Старший лейтенант, я Вас арестую…Вы — неисполнительный офицер, почему у тебя, старший лейтенант, никогда нет связи? Сколько можно говорить одно и тоже…