Морская яшма - [30]

Я глубоко вздохнула, обрадовавшись свежему воздуху палубы. Брок проследил за девочкой мрачным взглядом.

— Замечательно вы на нее влияете, — заметил он. — Поощрять непослушание! Много на себя берете… миссис Маклин!

И тут весь мой боевой задор испарился без следа. Чем я могла помочь девочке, если я и себе-то ничем не могла помочь! Я остановилась, чтобы стряхнуть с платья коричневатую пыль, потом подошла к трапу. Брок оказался возле него первым и протянул мне руку, помогая сойти. Не взглянув на него, я лишь коснулась его руки и быстро спустилась на причал. Наверное, я тоже поднялась бы по склону бегом, если бы не заметила, с каким трудом хромает к дому Брок. Хотела я оставаться в его обществе или нет, простая вежливость требовала умерить шаг. Однако, как я поняла позже, Брок Маклин более чем остро чувствовал намерение спутника приспособиться к его походке. Он мог идти быстро, когда хотел, но делал это нечасто.

— Идите-ка вперед, — грубовато сказал он. — Моя мать ждет вас у себя в комнате. А у меня есть еще дела внизу.

С чувством облегчения я оставила его и, не оборачиваясь, двинулась по тропе к дому. Уже почти наверху я остановилась перевести дух и поглядела вниз, Брок стоял у кромки воды спиной к обрыву, глядя в океанскую даль. В его позе был какой-то вызов — словно судьба крепко потрепала его, но не сломила. Я ничем не могла ему помочь. У него была своя жизнь, у меня — своя.

Опомнившись, я заторопилась к дому Бэскомов.

Сперва я прошла к себе в комнату и сняла накидку. Потом постучала в дверь Лорел и, не дождавшись ответа, заглянула в комнату. Девочки там не было, но сейчас я не могла заниматься ее поисками, Оставалось только надеяться, что она не спрячется еще в каком-нибудь странном месте, пока я не освобожусь и мы не поговорим. Я представила себя в роли защитницы Лорел — заступницы ребенка, с которым скверно и несправедливо обращаются. Кто-то должен встать между ней и жестоким отцом.

Но сейчас мне надлежало предстать перед миссис Маклин, и я неохотно прошла по коридору к ее комнате в передней части дома. Она тотчас откликнулась на мой стук. Едва успев войти в комнату, я сразу ощутила, насколько враждебно настроена ко мне внезапно приобретенная свекровь. Сибилла Маклин стояла возле кровати, на которую было навалено множество черных платьев. Сама она была уже в полном трауре. Из-за черного платья лицо ее казалось желтым, а бледно-голубые глаза — совсем бесцветными. За ее спиной в камине горел огонь.

Мимоходом я заметила, что рисунок на обоях состоял из каких-то колючих растений — весьма уместный фон для такой хозяйки. Но тут мое внимание привлек портрет над камином, и больше я ни на что не смотрела. Я поняла, что, должно быть, на нем изображен капитан Эндрю Маклин,

Художник нарисовал его не в капитанском кителе — Маклин был одет так, как обычно джентльмен одевается дома. На черном камзоле выделялись бархатные лацканы, высокий воротник и широкая черная косынка. В манжетах сорочки мерцали жемчужные запонки, а по жилету змеилась двойная золотая цепочка. Но, конечно, прежде всего взгляд приковывало лицо на портрете.

Брок, оказывается, был вылитый отец, только того рисовали, когда он был старше на несколько лет. Черные курчавые волосы Эндрю Маклин небрежно зачесывал набок. Глаза смотрели пристально, в упор, рот был крепко сжат, квадратный, чуть раздвоенный подбородок упрямо выпячен. На столе перед сидящим Маклином были разложены корабельные чертежи; рука Эндрю сжимала карандаш. У зрителя возникало впечатление, будто человек на портрете только что оторвался от работы и вот-вот сурово спросит вошедшего, что ему угодно. Эндрю Маклин казался человеком волевым и вспыльчивым — опять-таки подобно своему сыну. Я поймала себя на мысли о том, а как, интересно, выглядела Сибилла Маклин, когда выходила замуж.

Пока я заворожено глядела на портрет, потрясенная живостью изображения, свекровь следила за мной в настороженном молчании.

— Мой отец бесконечно восхищался вашим мужем, — сказала я. — Он часто говорил, что Эндрю Маклин — гений кораблестроения.

Женщина, которая некогда была женой Эндрю, посмотрела на меня своими странными бесцветными, без малейшей искры, глазами. Правда, огонь угадывался глубже — скрытый и подавленный, он пылал в ее сердце. Вулканический отзвук этого пламени прозвучал и в ее голосе, когда она ответила мне презрительной отповедью:

— Чепуха. Натаниэль Хит ненавидел моего мужа. Он завидовал его таланту. Если он на закате дней и сказал доброе слово об Эндрю, так это только потому, что его терзали угрызения совести.

Мне нечем было ответить на выпад, настолько он был нелеп. Мне даже пришло в голову, уж не помешана ли эта женщина. Каждое слово, каждый жест намекал на скрытое бешенство, таившееся за холодным взглядом блеклых глаз.

Я оторвалась от портрета и подошла к платьям на кровати.

— Ваш сын передал мне, что вы хотели меня видеть.

Она сплела руки на животе и произнесла хмуро:

— Вас надо одеть поприличнее к сегодняшним похоронам. Я заметила, что вы не носите траур по своему отцу.

— Отец терпеть не мог, когда я одевалась в черное, — ответила я.