Морская школа - [29]

Машина работала неравномерно. Когда корма паро­хода поднималась и винт оголялся, машина работала быстрее. Но стоило корме опуститься, винт получал в воде нагрузку, и машина поворачивала коленчатый вал медленно, с трудом.

Старший машинист Павел Потапович объяснил, в чем заключается моя работа во время хода. Мне нужно было смазывать машину и щупать подшипники – про­верять, чтобы они не нагревались.

Смазывать на ходу главную машину вначале каза­лось очень трудно. Носочек масленки никак не хотел попадать в воронку, и масло лилось впустую. Но вскоре я освоился и научился смазыванию. Некоторые части машины смазывались не маслом, а просто мыльной во­дой из специальной спринцовки. Это было даже инте­ресно – пускать струю воды на машину. Еще совсем недавно в Соломбале я делал такие спринцовки из труб­чатого растения, которое у нас называлось бадронкой.

Щупать подшипники оказалось сложнее. Было не­много страшновато смотреть, когда Павел Потапович выбирал момент и в такт машине несколько раз спокой­но накладывал руку на движущийся вкруговую мотылевый подшипник. Но на первой же вахте я научился и этому делу.

Перед окончанием вахты я почувствовал тошноту. И в это самое время Павел Потапович послал меня в тоннель набить густым маслом – тавотом – подшипни­ки главного вала. Тоннель – узкий и низкий коридор – шел от машинного отделения к корме. На корме качка ощущается особенно сильно. Кроме того, воздух тесного тоннеля насыщен испарениями масла.

Я еще сильнее ощутил головокружение.

Поспешно набив коробки маслом, я выбежал из тон­неля. Вероятно, вид у меня был жалкий, потому что старший машинист спросил:

– Ты чего побледнел? Море бьет?.. Ну, беги скорее на палубу!

На палубе от свежего воздуха мне стало легче. Ми­нут десять спустя подошел кочегар Матвеев, тоже сме­нившийся с вахты:

– Какова первая ходовая вахта? Пойдем умывать­ся, да перекусить надо. Проголодался я здорово.

Качка так подействовала, что я не мог даже думать о еде. И тем удивительнее было смотреть, с каким аппе­титом уничтожал обед кочегар Матвеев.

– Во время качки мне поесть только подавай, – намазывая хлеб маслом и ухмыляясь, сказал он. – Во время качки у меня аппетит двойной. И тебе советую есть побольше. Кто не ест, тот к морю никогда не при­выкнет. Заставить себя нужно.

Он взял ломоть хлеба и густо посолил его:

– Вот для начала такой бутерброд съешь, а потом постепенно привыкнешь – все будешь употреблять.

На Илько качка совсем не действовала. Он отстоял свою вахту как ни в чем не бывало. Но к этому времени и я уже освоился с качкой.

Так началась наша морская жизнь.

Команда на «Октябре» была дружная. С такими мо­ряками жилось весело, и вскоре я забыл о тех приклю­чениях, о которых мы раньше так часто мечтали с Ко­стей. Еще два дня назад мне казалось, что самые неве­роятные приключения начнутся сразу же, как только мы выйдем в море. Однако жизнь на «Октябре» шла обыч­но и даже однообразно. И пока мы шли в Мурманск, ничего выдающегося не случилось. Правда, утром на третьи сутки море накрыл туман. «Октябрь» шел замед­ленным ходом, и вахтенный матрос почти непрестанно бил в рынду. Звоном рынды он предупреждал суда, ко­торые могли встретиться «Октябрю».

Вначале я, признаться, побаивался: а вдруг произой­дет столкновение! Но ни одно судно нам не встретилось, и вообще все обошлось вполне благополучно.

«Октябрь» вошел в Кольский залив. Нас окружали высокие скалистые берега.

Пароход отдал якоря на рейде. После обеда мы на шлюпке отправились на берег, чтобы посмотреть порто­вый город Мурманск.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ В МУРМАНСКЕ

Жизнь свою, пока еще небольшую, я прожил в Архангельске и никогда не видел других городов. Я читал названия далеких портов на кормах пароходов, и маль­чишеское воображение рисовало мне просторные рейды, высокие причалы, десятки судов, стоящих под погруз­кой, прямые пыльные улицы, уходящие от набережной к центру города.

Шагая по улицам Мурманска, я переживал какое-то совсем новое, еще не знакомое мне чувство. Раньше в своих играх мы «заходили» на кораблях в портовые го­рода всех частей света. А тут был настоящий город, на­ходящийся за много сотен миль от Архангельска, от речки Соломбалки, от нашей улицы, от старого погреба, где мы так любили играть. Это был первый настоящий порт на пути наших морских странствований.

Я чувствовал, что заканчивается детство, заканчива­ются мальчишеские игры. Впереди была уже «взрослая» жизнь. Она манила в свои широкие просторы, открывая множество самых разнообразных дорог.

«Октябрь» увлек нас из Архангельска, но мы были на пароходе не пассажирами. Мы сами заставляли па­роход двигаться – смазывали машину, запускали дон­ки, питали водой котлы, шуровали в топки уголь.

Где, в какой стороне Архангельск? Где-то там дале­ко, на юго-востоке. Там осталось наше детство. Там мама, дед Максимыч, Костя Чижов, которого направи­ли учеником на пароход «Канин».

Архангельск стоит на шестьдесят четвертой параллели. В конце октября морозы уже сковывают Северную Двину и навигация до мая там прекращается. А Мур­манск значительно севернее Архангельска, он находится за Полярным кругом. И все-таки порт не замерзает, навигация продолжается круглый год.