Морская раковина - [41]
Если бы я тогда мог хоть что-нибудь понять, я, конечно, посочувствовал бы страшному горю ревнивой старухи. Но в то время я не способен был что-либо разглядеть в бездне, где бушуют человеческие страсти, и я ничего не понял. Ты извивалась под ударами. Потом ты легла на спину и затихла. Ты была похожа на маленькую покойницу, и я заплакал, решив, что потерял тебя навсегда.
Тетка Сагрария заперлась в своей спальне. Вскоре я услышал, что она тоже плачет. Рыдания душили ее.
Конечно, именно после этого происшествия ты задумала убежать.
Однажды ночью — а ночь была уже глубокая — я проснулся, почувствовав, что ты где-то совсем близко. Ты сидела на краю моей кровати и целовала меня.
— Если я уйду, ты будешь скучать обо мне, Клаудио? — спросила ты, но не дала мне ответить.
Ты тотчас же заговорила о нашем родном городке. Вспоминала все хорошее, что мы с тобой там видели. Потом рассказала мне одну из сказок того края, — эти сказки ты, бывало, рассказывала по вечерам, на кухне нашего самборондонского дома; ты в это время стирала, а я качался в гамаке, привешенном к дверям. Насколько я помню, той ночью ты рассказала мне сказку про волшебницу-индианку. Она была принцессой и жила в пещере, на вершине высокой самборондонской горы. В светлые ночи она, нагая, выходила купаться, ловила лунный луч и прятала его в золотую чашу. Слушая эту сказку, я заснул.
Когда я проснулся, тебя уже не было. Я искал тебя всюду, но так и не нашел. Больше мы с тобой не видались.
Однако мне удалось узнать историю твоей короткой жизни. Сначала — каморка в гостинице, затем — чердак в предместье, в конце концов — дом терпимости. Сначала один мужчина, потом много мужчин. После дома терпимости — больница, а потом — морг и могила.
Тот, кому ты, по всей вероятности, была по-настоящему дорога, вырыл твое тело из общей могилы. Он заплатил за место на кладбище на холме Кармен и за деревянный крест, на котором значится твое имя.
Как-то раз, пьяный, я проходил мимо кладбища для бедных, и мне захотелось посетить твою могилу.
Мои друзья не пустили меня. В трезвом виде я никогда туда не ходил. Не знаю почему.
Но я вечно буду хранить к тебе, или, вернее, к твоей памяти, чувство, имеющее мало общего с состраданием, но, по-видимому, очень близкое к тому, которое заставило незнакомца оплатить шесть метров в глубину, укрывшие тебя навсегда.
Это смешно. Теперь я и сам над этим смеюсь. Но ведь тогда я был маленьким мальчиком.
Надо иметь в виду, что я сирота, что я не видел ласки, что никто не баловал меня. А я жадно тянулся к ласке! Сам того не подозревая, я был сентиментален и романтичен.
Однажды у нашей соседки-лавочницы пропал кот, и она повесила на дверях своей лавки объявление:
«Пропал римский кот; один глаз у него желтый, другой зеленый. Зовут Хуан. Нашедшему четыре реала».
Я решил последовать примеру соседки.
Тайком от тетки я тоже повесил объявление. В нем я сообщил, что ты пропала, указал твое имя и описал тебя как умел. Тому, кто разыщет тебя, я обещал мою лучшую игрушку — целый ящик немецких солдатиков, подарок моего крестного.
Но никто не вернул мне тебя.
Солдатики, запертые в своей картонной казарме, теряли блеск и покрывались ржавчиной.
Бумага пожелтела и в конце концов свалилась.
Однажды она вместе с другим хламом попала в мусорный ящик. Вот и все.
Мне тебя не вернули, должно быть, потому, что я плохо описал тебя.
Дело не в скромности вознаграждения. Я убежден в том, что люди хороши. Тот, кто прочитал бы мое объявление, непременно привел бы тебя ко мне. Да, все люди хороши.
Теперь я смог бы описать тебя получше.
Я бы написал так:
«Пропала девочка, прекрасный цветок, выросший на самборондонской земле. Тело ее — цвета обожженной глины, той глины, из которой женщины выделывают большие горшки, искусно вылепленные кувшинчики и вазы изящной формы. Волосы у нее длинные, черные; ротик маленький, сердечком. Грудь высокая, бедра упругие и стройные, ноги крепкие. Смех ее похож на ржание кобылицы, резвящейся на воле, в степи. Плач ее похож на воркование пестрых голубей в прибрежных зарослях. Она любит лимонные леденцы. И еще она любит тишину, но когда ей весело, она болтает, как говорящий попугай. Взгляд у нее робкий, как у птицы в неволе. При ходьбе все ее тело подрагивает безгрешно сладострастной дрожью: трепещет грудь, колышутся бедра — вся она в движении. Она похожа на чудесную заводную игрушку. Только неукротимые кони, мчащиеся в пампе, могут с нею сравниться».
— Прохожая! Может быть, ты ее видела?
— Прохожий! Может быть, ты ее видел?
Сельва в пламени. (Рассказ для солидного журнала)
Всю жизнь он мечтал сидеть в тихом кабинете среди книг, картин и скульптур и писать о чем-нибудь задушевном и простом. Но ему было суждено стать репортером одного из бульварных журналов в Нью-Йорке. Кто-то другой писал рассказы, а он должен был добывать сенсационный материал о страшных или скандальных происшествиях.
