Морская лихорадка - [4]
А еще лампы и свечи, ножи и ножницы, оловянные кружки и глиняные блюдца, и рулоны крашеной материи, сотканной индусами в холмах. Там были чаши с орнаментом, нанесенным людьми в стародавние времена. И флейты (из гробниц инков), и свистки, всячески разукрашенные, и скрипки, и отличные граммофоны. И были там бумажные розы для орнаментов, и искусственные белые цветы для похорон, а также всевозможные кисти и метлы. И были клетки с попугаями — и зелеными, и серыми; и какаду на насестах, кивающие своими красными хохолками; и мастерски сквернословящие яванские попугайчики; и котята для судов, страдающих от крыс. И в самом дальнем углу сидела на цепи обезьянка — сидела, поджав хвост, и щерила зубы.
Билл увидел эту обезьянку, и тут же подумал, что никогда не видел никого умнее этого маленького зверька, нет, никогда. И ему пришла в голову мысль, и он обратился к старому Джонни Даго и сказал, указывая на обезьяну:
— Эй, Джонни! Сколько возьмешь за эту малышку?
И старый Джонни Даго уставился на Билла, а потом сказал:
— Пять баксов за эту обезьянку.
И Билли бросил на прилавок серебряный доллар и сказал:
— Даю тебе, косоглазый Даго, один бакс.
И старик без дальнейших слов отвязал обезьяну и вручил ее Биллу. И прочь пошла эта парочка по пирсу туда, где стояли лодки, и лодочник отвез их на клипер «Мэри».
А когда они поднялись на борт, вся команда собралась вокруг Билла, и все спрашивали:
— Эй, Билли, что ты собираешься делать с этой образиной?
И Билл так отвечал:
— Захлопните свои болтливые рты и не базарьте насчет обезьянки. Я собираюсь научить ее разговаривать. А когда она научится, я продам ее в музей. А затем куплю ферму. И никогда больше не пойду в море.
Все посмеивались над Биллом, а тем временем погрузку закончили, и закрыли трюма, и судно направилось курсом на юг по дороге домой в Ливерпуль.
Итак, каждый вечер на «собачьей» вахте[5], после ужина, когда палуба сохла после ежедневного смачивания, Билл брал обезьянку на бак и усаживал на кабестан. «Ну, маленький дьяволенок», обращался он к ней, «будешь говорить? Ты собираешься говорить, а?», и обезьянка ухмылялась и лопотала что-то, но ничего похожего на христианскую речь из ее пасти не выходило. И эта игра продолжалась до тех пор, пока они не прибыли на широту мыса Горн, в чертовски холодную погоду. Они неслись как сумасшедшие на восток, и огромные валы вздымались за их кормой. И вот однажды, когда пробили восемь склянок, Билл заступил на вечернюю вахту, взяв с собой обезьянку. Дул холодный пронизывающий штормовой ветер, и «Мэри» испытывала продольную качку, то и дело ныряя форштевнем в воду. Итак, Билл привел обезьянку, посадил ее на верх кабестана и крепко принайтовал ее.
— Ну, а теперь, маленький дьяволенок, ты будешь говорить? Будешь говорить, а? — Но она только ухмылялась, щеря на него зубы.
В конце первого часа вахты Билл снова подошел к ней, спрашивая, «Ты собираешься заговорить, ты, маленькая бестия?», но обезьянка сидела и только поеживалась, не произнося ни слова. То же самое произошло, когда пробили четыре склянки, и впередсмотрящий на баке сменился. Но в шесть склянок Билли снова пришел, и обезьянка выглядела сильно замерзшей, ее зубы стучали, и верх кабестана, на котором она сидела, был полностью мокрым; но она говорила даже меньше, чем мог бы произнести домашний кот.
Ну и перед восемью склянками, когда вахта должна была смениться, Билли пришел на бак в последний раз.
— Если ты сейчас не заговоришь, — сказал Билли, — то полетишь за борт, глупая скотина.
Ну, холодные зеленые волны уже окатывали обезьянку так, что она чуть не захлебнулась. Брызги смерзлись на ее шкуре вроде ледяной курточки, губы посинели, с подбородка свисала сосулька, и саму ее било как в лихорадке.
— Ну, маленькая бестия, — сказал Билли, — в последний раз спрашиваю: будешь говорить или нет?
И обезьянка ответила:
— Говорить? Говоришь, говорить? Здесь так чертовски холодно, что впору только сквернословить.
И вся эта история есть истинная правда.
ПОДАРОК ДЭВИ ДЖОНСА
«Угодить в сундук Дэви Джонса» — знакомый любому моряку эвфемизм «утонуть в море». Первоначально считалось, что Дэви Джонс и есть утонувший в море моряк, но с течением времени его стали представлять морским духом или дьяволом. Истории о Дэви Джонсе многочисленны и разнообразны, но немногие писатели использовали легенду с большим воображением, чем бывший моряк, ставший поэтом, Джон Мейсфилд (1878-1967).
Как-то раз, — начал моряк свой рассказ, — Дьявол и Дэви Джонс прибыли в Кардифф, в местечко под названием Тигровая бухта. Они остановились у Тони Адамса, недалеко от Пиар-Хед, на углу Сандей-лейн. И все время, пока они там оставались, они ходили в пивнушку, где сидели за столом, курили сигары и играли друг с другом в кости на души разных людей. Надо сказать, что Дьявол обычно получает души жителей суши, а Дэви Джонс — души моряков; и вот им надоело это однообразие, и они решили сыграть на что-то другое.
