Морозовская стачка - [7]

— И, стало быть, безобразные российские бунты?

— Волнения.

Тимофей Саввич убрал-таки заветную бутылочку и налил из другой.

— Пиратское.

Соболев выпил, похвалил, но вернулся к разговору.

— Не замшеет ли наша промышленность, как эти превосходные бутылочки, которым старость не вредит?

— Ночные смены останутся надолго. В России стоимость оборудования, сырья, топлива гораздо выше, чем за границей. И это при значительно меньшем числе годовых рабочих дней, их у нас только двести пятьдесят. Да ведь нам приходится и жилье строить, и школы, и церкви. Все это удорожает производство. Если же запретить ночные смены только для женщин и подростков, то запрещение это останется на бумаге. Подобное запрещение равносильно уничтожению ночных работ вообще. На прядильных фабриках работают одни женщины и подростки.

— Так чем же кончится конфликт?

— Ничем. — Глаза Тимофея Саввича загорелись ярко и бесстыдно. — Бумагопрядильные и ткацкие фабрики дают в России среднюю прибыль, Травную двенадцати процентам. А мои фабрики дают мне пятьдесят два и семь десятых процента. Так что, Василий Александрович, если желаете заняться текстилем, не прогадаете.

— Подумать надо, — сказал серьезно нижегородский купец, но вдруг пригнулся и заухал своим удивительным смехом. — Ты, Саввич, на прощанье из той налей, из первой.

В доме под золотой крышей гасили огни, но жизнь в нем не замирала, а словно бы только теперь и начиналась.

Как ночная черная птица, прилетел на темные окна большой, неслышный — мимо пройдет, только воздух и вздрогнет — старообрядческий архиерей Антоний.

Основатель дома Морозовых — Савва Васильевич — был старовером.

Лет 250 назад случился в православной русской церкви раскол.

Ученые богословы, исправляя ошибки переписчиков в старых церковных книгах, пришли к тому, что следует изменить некоторые обряды: креститься не двумя, а тремя перстами, петь в церкви позволялось на голоса, а не в унисон, были отвергнуты многие старые иконы, был принят не только восьмиконечный, с перекладиною крест, но и четырехконечный. Люди, державшиеся за обычаи предков, не приняли новшеств. Началась борьба, гонения, и при Петре многие староверы бежали в леса. А лесов хватало в те поры и под Москвою.

Жили староверы замкнуто. Вина не пили, не курили, носили бороды. На государственную службу не шли, вера запрещала, и потому был для смекалистых, умных людей один путь: в купцы.

Так получилось, что процентов на семьдесят московское купечество исповедовало старую веру. Кто не был старовером, чтоб не потерять кредит связи, спешил к старообрядцам пере-метнуться— выгодно. Даже Рябушинские, семейство страшно богатое, банкиры, перебравшись в древнюю столицу из Боровска, чтобы не быть белыми воронами, отреклись от государственного православия.

Морозовы сперва тишком жили, а нынче московской крыши над головой мало им, подавай им крышу золотую.

Четверо братьев Морозовых в ситцевом королевстве российском — владыки. У Ивана мануфактура в Богородске, у Абрама — в Твери, у Елисея и Тимофея — в Зуеве и в Никольском.

Давно ли лапотник Савва Васильевич, батюшка, основатель дома и дела, благодетелей искал? Теперь у них, у Морозовых, ищут совета и опоры, к ним в дом на тайные сборища спешат.

Сам Тимофей Саввич по заграницам любил ездить, путешествовать, винцо пил, в театры ездил, но жена его, Мария Федоровна, была религиозна до фанатизма.

Дочери из гнезда уже упорхнули.

Дорожку старшая показала, Анна. С репетитором сыновей Саввушки и Сережи бежала. Никакие строгости не удержали. Студентик — для другой бы находка — ныне в профессорах, а для Морозовых: учен, да без капиталу.

И Алефтина туда же — муженька в Московском университете нашла. И у Юлии муж — деятель. Одна младшая, Александра, за стоящим человеком, но тоже не богат. У Тимофея Саввича управляющим фабрики служит, в Орехове.

Сыновья отцовского крова не оставили пока. Сергей младше Саввы на год, ему двадцать один, но успел жениться.

В красоте Зинаиде Григорьевне не откажешь, и умна, и сердце у нее хорошее, а недостаток тот же. Отец у нее, правда, фабричку имел, но плохонькую, копеечное дело. Для Сергея Тимофеевича и бесприданница хороша. Болен неизлечимо: шизофрения.

Да и у остальных деток норов — упаси господи. Больная кровь от Марии Федоровны. Она из семьи казанских откупщиков, русская, но какие-то восточные крови были у них в роду. Удлиненные зеленые глаза в молодости доставили Марии Федоровне славу красавицы и прозвище Адамант — алмаз. Даже теперь, когда ей за пятьдесят, красота ее не померкла. Только недобрая эта красота.

Тонкие губы сжимались властно и брезгливо, лицо без морщин, неподвижное, как маска. Глаза, полуприкрытые сверху мешочками, никому не верят и никого не любят.

Мария Федоровна шествует через весь дом в молельню. Савва в гостиной рассматривает альбом рисунков. Один взгляд матушки, и альбом закрыт.

Савва смотрит в спину матери, изо всех сил медлит, но он не может не идти за нею.

В молельне все уже в сборе, все московские тузы здесь. Служба началась.

Тимофей Саввич в посконной рубахе, опрощенный, кроткий.

Банкир Рябушинский одет под стать ему.

Молились. Пели в унисон гимны праотцев. Долгие, печальные. После молебна беседовали…