Морган ускользает - [8]

Или посмотрите на его дом: высокое кирпичное здание в колониальном стиле в северной части Балтимора. Даже в то раннее январское утро, когда от солнца остался лишь розоватый тон в непроницаемо белом небе, было ясно, что дом Моргана расшатан и раздроблен. Мраморные ступеньки крыльца стерлись по краям, точно старый обмылок; в окнах первого этажа видны были толстые кружевные шторы, однако на втором, где спали дочери Моргана, шторы были сшиты из фрагментов американского флага, а на третьем, где спала его мать, – снова кружева, за которыми смутно просвечивали свисающие ветви папоротников. Заглянув же внутрь дома, вы обнаружили бы частицы неродственных миров родственных людей: школьные рюкзачки дочерей, наваленные в холле под батареей отопления, которая служила также полочкой для почты, вешалкой для свитеров и тумбочкой для записок; на кофейном столике гостиной громоздилась скрепленная резинкой башенка из брошюр «Лиги избирательниц», где состояла жена Моргана; у холодного кирпичного камина спала, подергивая лапами, потому что ей снились кролики, старенькая одышливая собака его матери, а под софой покоилась доска для криббеджа (об этом никто не знал, доска уже не одну неделю считалась потерянной). Имелся также наполовину собранный паззл – вид альпийской деревни по весне, – за которым коротала долгие и мрачные стародевичьи дни его сестра Бриндл. Церковную колокольню она сложила, прямоугольную ограду ее – тоже, и целый горный хребет в лавандовых и лиловых тенях, но с небом ей было не сладить, это уж точно. Она никогда не справится с пустой, неизменчивой синью, которая соединяла все со всем.

В застекленном книжном шкафу у двери столовой стояли, завалившись набок, или просто лежали книги – заброшенные Морганом руководства, напоминавшие о разнообразных приступах его энтузиазма (как реставрировать старые картины и полировать старую мебель; как лечить травами любые болезни; как разводить пчел на чердаке). Ниже – ежегодники колледжа Бонни, его жены, которая представала в них веснушчатой, полнокровной девушкой, одетой в форму то одной, то другой спортивной команды; еще ниже – книжки с картинками, когда-то истрепанные его дочерьми, их учебники времен начальной школы, книжки про Нэнси Дрю[1] и принадлежавшая его матери крошечная, пухлая книжечка для автографов, позолоченное название которой съели не то черви, не то плесень, не то просто время, оставив лишь слегка поблескивавший облыселый след – как будто улитка проползла по алому бархату, проложив извилистый, словно бы рукописный росчерк, случайно сложившийся в слово «Автографы». На первой пожелтевшей странице книжечки почерком твердым и элегантным, нынче такой только на свадебных приглашениях и встретишь, было выведено: Драгоценная Луиза, дядя Чарли не поэт и потому оставляет здесь лишь свое имя, Чарльз Бриндл, Рождество 1911 – неловкое пожатие плеч, признание своей несостоятельности, внятно донесшееся из давних лет, хотя сделавший его человек умер четверть века назад, если не больше, и даже Луиза затруднялась припомнить его. На нижней полке лежали лакированная доска с изображением узлов, которые должны уметь вязать девочки-скауты, и коричневый картонный фотоальбом. Вклеенные в него фотографии были разбросаны во времени до того широко, что целые поколения, казалось, принадлежали к лихому прошлому и норовили поскорее с ним развязаться. Здесь присутствовал отец Моргана Сэмюэль – мальчик в бриджах; рядом с ним стоял Сэмюэль повзрослевший, берущий в жены Луизу (короткая стрижка, поблескивающие чулки). Здесь был малыш Морган в плохо связанных ползунках и Морган одиннадцатилетний, с недавно родившейся сестренкой Бриндл на руках. Судя по его лицу, он бы непрочь уронить ее на пол (и гляньте-ка! Не те же ли это самые ползунки? Только немного поношенные и с новым пятном на груди – или с тенью). А затем вдруг Морган двадцати четырех лет, подстриженный так коротко, как он никогда больше не стригся, – одетый в футболку, он стоит рядом с полненькой, улыбающейся женой, а та держит их первенца. (Сказать, куда подевалось свадебное фото, трудно, то же относится и к ползункам, поскольку всю одежду Эми составляет обвислая пеленка.) Далее следует небольшая передышка – пятнадцать страниц одних только младенческих фотографий Эми, каждая сделана Морганом в первом гордом порыве отцовских чувств. Эми спящая, кормящаяся, зевающая, купающаяся, изучающая свой кулачок. Эми учится сидеть. Эми учится ползать. Эми учится ходить. Девочкой она была крепенькой, с тем же, что и у матери, благоразумным выражением лица, и выглядела на снимках более реальной, чем все остальные персонажи альбома. Может быть, дело тут было в неторопливости, с которой она пробредала, страница за страницей, сквозь ранние годы своей жизни. В ней проступал дополнительный смысл, как в кадре, на котором застревает кинопленка. (Эксперты наклоняются пониже, один тычет во что-то длинной официальной указкой…) Затем снимки опять набирали скорость. Новорожденная Джин, следом близнецы в миниатюрных очочках, следом Лиз – ее первый день в детском саду. Появилась новая пленка, «Кодахром», она ярче, чем сама природа, снимки теперь всегда делаются на пляже – и это неизменно Бетани-Бич в Делавэре, потому что где же еще может найти время для забав с фотоаппаратом отец семи дочерей? Альбом создает впечатление, будто эти люди только и знают, что наслаждаться нескончаемым отпуском. Бонни здесь вечно загорелая, плоть ее мягко выпирает над и под цельным купальником «Ластекс». Девочки вечно намазаны кокосовым маслом и поблескивают в крошечных бикини, придерживая ладонями встрепанные ветром волосы и смеясь. Всегда смеясь. А где же слезы, и ссоры, и локти, которые пускаются в ход, чтобы завладеть дополнительными порциями любви, личного пространства, внимания? Где заикание Молли? Или хронические ночные кошмары Сьюзен? Не здесь. Вот они сидят и смеются, и окружающий мир нисколько их не заботит. Под краешками бикини видны полоски кожи побледнее, узенькие, и это единственное напоминание о других временах года. И да, конечно, здесь и Морган. По фотографии в год, перекошенной, нерезкой, сделанной любительской рукой какой-то из дочерей. Вот Морган в помятых трусах, которые развеваются на его бедрах, с заросшим лицом, не тронутый солнцем, демонстрирующий бицепсы и, вероятно, ухмыляющийся, – но разве тут скажешь наверняка? Ведь на голове у него купленная в «Л. Л. Бин» тропическая шляпа, москитная сеть которой полностью закрывает своими извивами и складками лицо.