Море в ладонях - [78]
Ершов перевел дыхание, но Ксения Петровна не верила, что закончен рассказ. Стояла и в зале по-прежнему напряженная тишина. Скользнула улыбка по лицу Ершова:
— «На следующий день, доволен и весел, спускаюсь в свой погребок. Сосиски с горошком, кружечку пива, — говорю я Агнессе и по-отцовски касаюсь ладонью ее щеки. Она славная девушка, совсем такая, какой была для меня Марийка. Щеки Агнессы горят, как зори весеннего утра. Она любит меня, а точнее мои рассказы. И это ничем не грозит ни ей, ни ее возлюбленному. А я растроган, признателен, сентиментален, как большинство чудаков в моем возрасте. Ее доброе отношение всегда согревает меня. Больше того, в своих рассказах я многим обязан этой девчонке.
У святых отличный нюх. Не успеваю взяться за вилку и нож, как Херувим сидит рядом. «Не те времена, не те!» — думаю я, когда появляется Черт. Это раньше можно было сказать: пока бог спит — резвятся черти. Теперь не проспит ни тот, ни другой. В двадцатом веке души заметно подорожали. Того и гляди человек на луну заберется, того и гляди привенерится… Непристойно даже звучит. А сверху плевать всегда удобнее было. Гляди, угодишь и на лысину богу.
Что такое ад — я себе представляю. Котлы с горячей смолой и кающимися грешниками ничто в сравнении с пережитой войной. А вот, что такое рай — убей, не пойму.
— Так ты говоришь — это верх самого блаженства? — спрашиваю у Херувима.
— Воистину так, — подтверждает с пристрастием он, возведя руки лодочкой к бороденке.
— Шило! — хихикает Черт и елозит на табурете, как на шкуре ежа. — Он все треплет…
— А ты не мешай, — одергиваю его.
— Рай — это вечно зеленый сад, — гнусавит святой. — На деревьях яблоки слаще меда…
— А березы там есть? — спрашиваю его. — Наши русские березы?
Херувим блаженно щурит глаза, разглаживает костлявой рукой бороденку, делает вид, что не слышит. А для меня рай не рай без есенинской белой березы.
— Повсюду певчие птицы. В лугах пасутся олени. Там лань и лев не обидят друг друга, как два голубка на земле…
«Жирная и ленивая птица, — говорю я себе, — от воробья и то больше пользы. Сады очищает от нечисти».
— В озерах плавают золотые карпы…
— Ну, а жрать-то их можно? — срываюсь я.
— Шило! — хохочет Черт в сторону Херувима. — Как быть?
Херувим не удостаивает Черта вниманием. Решил крепко сидеть на своем колченогом Пегасе:
— В садах и парках божественная музыка…
— Предположим, мне все равно, какая она. А вот Агнессе — ей твист подавай, да так, чтоб в ритме музыки тело само изгибалось, чтоб ноги не знали покоя, чтоб хмель веселья ударил в виски…
Черт строит рожицу Херувиму и отбивает копытами дробь не хуже цыгана на мостовой:
— Шило! Не на того нарвался!
— Для каждого музыка будет та, что ему по душе.
— Как в итальянских соборах после моления — танцы под джаз?
— Воля Всевышнего, — соглашается Херувим.
— Пусть будет так, — соглашаюсь и я. — Но вот что скажи: в вашем раю все равны? Один над другим не стоит ни с палкой, ни с проповедью?
— Воистину так!
— А бог?
— Все мы его рабы.
— Рабы таки! И вот никак не пойму: прожил мой дед девяносто годочков. В церковь ходил аккуратно. Спину гнул на помещика и умер, не выпуская из рук соху. Бабке хозяйский бык живот пропорол рогами, когда ей пошел тридцатый годок. Первенец их от недоедания богу душу отдал грудным младенцем. Все достойны, чтоб быть в раю? Так или нет?
— Так, так, — отерев с лица мелкий пот, давится Херувим.
— И как же им там. Младенец и по земле ходить не обучен, бабка в самом бабьем соку, дед спину не разогнет. Как же они там живут? Выходит, один по-прежнему пеленки марает, бабка на молодых служителей бога посматривает, а дед из лыка лапти плетет?!
Черт в восторге, трясется от коликов в животе:
— Схлопотал! — кричит Херувиму.
Ставленник божий смущен, а я не унимаюсь:
— Не лучше ль парнем попасть было в рай? Зачем ждать, когда песок из тебя посыплется?
— Каждый должен свершить дела божии на земле.
— И тот, кто сбросил бомбу на Хиросиму? Отвечай!
— Господь всех неправедных покарает.
— Так что же твой ясновидец его в пеленках не удавил? Не лучше ль с чертом вприсядку, чем с богом в обнимку?!
Услышав такое, Черт к самому уху:
— Пиши о женщинах, о вине, о страшной измене и ревности. Пиши душещипательные романы… Читателей гарантирую.
— А что скажет Роткадер? — спрашиваю его и смеюсь про себя.
— Кто, кто?
Притворно вздыхаю и морщусь:
— Ты же оборотень, вот и читай с заду на перед.
— Редактор?! — спохватывается Черт.
— Он самый!
— Так он же твой друг!
— Тем более!
— Это не моя номенклатура, — вздыхает Черт. — Над ним старейший наш трудится.
— Получается? — спрашиваю ехидно.
— Надежд не теряет. В поте лица работает… Орешек крепкий достался.
— А меня, значит, за дурака считаете?! — почти кричу я. — Так язва вам в душу!
Взглянул налево, взглянул направо — ни Черта, ни Херувима.
Доедаю сосиски, киваю милой Агнессе, иду дописывать рассказ. Как-то примет меня редактор? Да, вроде, должен принять. Надеюсь, его не сразил лукавый…»
Ершов посмотрел в зал, улыбнулся. И тут же аплодисменты: долгие, громкие. Он сел, встал и снова сел.
— Бокалы! Бокалы прошу наполнить! — провозгласил ведущий.
В этот вечер и Ксения Петровна пела с каким-то особым душевным подъемом. Пела для всех, но мысли весь вечер были обращены к Ершову. Жаль, что им к концу огонька подали машину и развезли по домам. Она побродила бы по улицам города, помечтала.
Одна из основных тем книги ленинградского прозаика Владислава Смирнова-Денисова — взаимоотношение человека и природы. Охотники-промысловики, рыбаки, геологи, каюры — их труд, настроение, вера и любовь показаны достоверно и естественно, язык произведений колоритен и образен.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Впервые — журн. «Новый мир», 1926, № 4, под названием «Московские ночи», с подзаголовком «Ночь первая». Видимо, «Московские ночи» задумывались как цикл рассказов, написанных от лица московского жителя Савельева. В «Обращении к читателю» сообщалось от его имени, что он собирается писать книгу об «осколках быта, врезавшихся в мое угрюмое сердце». Рассказ получил название «Сожитель» при включении в сб. «Древний путь» (М., «Круг», 1927), одновременно было снято «Обращение к читателю» и произведены небольшие исправления.
Впервые — журн. «Новый мир», 1928, № 11. При жизни писателя включался в изд.: Недра, 11, и Гослитиздат. 1934–1936, 3. Печатается по тексту: Гослитиздат. 1934–1936, 3.
Необычайные похождения на волжском пароходе. — Впервые: альм. «Недра», кн. 20: М., 1931. Текст дается по Поли. собр. соч. в 15-ти Томах, т.?. М., 1948.
Русский солдат нигде не пропадет! Занесла ратная судьба во Францию — и воевать будет с честью, и в мирной жизни в грязь лицом не ударит!