Море в ладонях - [121]

Время обеда давно миновало, вечерний час не наступил, и потому ресторан почти пустовал. В дальнем углу за столиком устроились двое ребят и двое девчат. Еще три пары разместились у окон. Скорее всего это был праздный народ. Официантки, в голубых форменных платьях, собрались стайкой у входа за столиком дежурного администратора. Будь в зале людно и шумно, никто не обратил бы на Мишу внимания, на его далеко не модный, хотя и опрятный костюм. Во всех взглядах, обращенных к нему, Миша читал одну и ту же мысль: «Провинция». «Ну и черт с вами», — решил он, усаживаясь через стол от «квартета».

Он раскрыл массивную книгу меню, углубился в чтение шикарного типографского текста на толстой лощеной бумаге. Жалкий перечень дежурных обеденных блюд, отпечатанный под копирку, сейчас был ни к чему. Названия холодных закусок Миша пробежал быстрым взглядом и остановился на вторых. Здесь почти не было привычных ему: котлеты, поджарка, печень, биточки… Здесь все резало слух: чанахи, бастурма из филе, ростбиф, долма, чахохбили… Он решил, что подойдет официантка и он просто, непринужденно скажет, что хочет, есть, что ему бы добрый, прожаренный кусок мяса с картофелем или гречневой кашей.

Он тридцать раз мог успеть перечитать меню от начала и до конца, а официантка не подходила. Парни напротив наполнили по второму бокалу своим партнершам. С умными масками на лице, вполголоса, так, что почти не было слышно, рассказывали партнершам не то пикантные анекдоты, не то короткие истории. Рыжая успевала тихо смеяться, пить небольшими глотками вино, закусывать яблоком и косить чуть насмешливый взгляд в сторону Миши. Блондинка закусывала шоколадом, отчего губы ее обретали кофейный цвет…

Наконец Миша не вытерпел, вызывающе обернулся в сторону официанток. Тогда одна из них — полногрудая, на тонких ногах — встала, неторопливо подошла, достала из кармана записную книжечку, карандаш.

— Что будете кушать? — спросила она безразлично и сухо, глядя на Мишу сверху.

И сразу пропало желание сказать так, как хотел. Почему-то вдруг захотелось разговаривать грубо и дерзко.

— Я слушаю вас, — торопила она.

— Чахохбили, — сказал неожиданно для себя Миша.

Официантка лишь на секунду оторвала изучающе пристальный взгляд от Миши, сделала пометку в книжице и снова уставилась на него:

— Из холодных закусок ничего не желаете?

Он позабыл, что было в меню из холодных закусок, и назвал то, в чем не мог ошибиться:

— Селедку.

— С гарниром? Рубленую? — спросила она, словно бы определяя финансовую удельность своего посетителя.

— Давайте с гарниром, — ответил Миша лишь бы быстрее отделаться от въедливой официантки.

— Заправка горчичная или из масла и уксуса?

— Можно с горчицей.

— Первого не желаете?

— А что есть?

— Все, что в меню: сборная мясная солянка, харчо, шурпа, бозбаш…

— Харчо! — вспомнил Миша не раз встречавшееся ему слово.

Но она не унималась, она, казалось, хотела ему досадить за его нетерпение, а может, и проучить:

— На третье компот, кофе, чай?

— Чай!

— С лимоном?

— Давайте с лимоном!

— Что к чаю?

— Пирожное, — сказал Миша и только тут понял, что вновь дал пищу официантке поиздеваться над ним.

— Есть буше с зефиром, бисквитное, шоколадные.

У Миши лоб стал мокрым:

— Можно шоколадное.

— Вина или пива?

— Коньяку!

— Какого и сколько?

— Получше, грамм двести…

Она ушла, а он подумал, что только дурак способен заказывать к коньяку селедку в горчице. Она оставила раскрытую бутылку пива и Миша наполнил фужер. Он промочил горло холодной влагой и сразу же стало легче. Теперь незаметно он мог приглядеться и к посетителям.

Девушки Мишу не привлекли, к ним он всегда был менее придирчив и требователен. Зато ребят он хотел разглядеть. Один совсем еще мальчик, лет восемнадцать — не больше. Шея тонкая, длинная, лицо, как у импортной куклы, — матово-розовое, глаза светлые, глуповатые, одет, как манекен на витрине, — в тройку. На белой нейлоновой рубашке — бабочка. На пальце колечко. Второй постарше и тоже одет с иголочки. «Кто эти парни?» — спросил себя Миша, хотя был уверен, что парни не доктора наук, не инженеры-изобретатели. Даже хорошей рабочей специальности наверняка не имеют. А сидят, обжираются, пьют. На что? Воровать, разумеется, не воруют… Девчатам по двадцать два, по двадцать три года. Они в модных платьях, накрашены не без вкуса. Они даже красивые, и это отлично знают, себя подать могут, видимо, не глупы, но подойди и скажи: приезжайте к нам строить завод — оскорбятся, чего доброго, милицию позовут… А чем хуже их Таня и Люда, Светлана и Ира? Почему те с утра до ночи должны вкалывать, делать лучшую жизнь для таких вот фифочек?!

Оттого, что Мише принесли селедку, заправленную горчицей, и суп харчо, обжигающий все внутренности перцем, радостнее ему не стало. Вот сам он кто и что представляет собой? В школе всегда у него были пятерки, с доски отличников никогда не снимали его портрет. С первого по десятый класс его ставили в пример отстающим, недисциплинированным. За десять лет в школе он побывал на всех должностях. Был членом учкома и старостой класса, комсоргом и пионервожатым в младших классах, редактором классной и школьной газет. Он никогда не считал себя талантом на всех этих должностях, но его всегда подавали как эталон поведения и прилежания. На него можно было положиться: ученик способный, примерный, не подведет. И это «положиться» выдвинуло вначале его на пионерскую работу в школе, затем на комсомольскую в райком, а потом и на стройку.