Море - [149]

— Надо сказать Кати.

— Ладно, я скажу. Господи, только бы протянуть эти несколько дней…

— Конечно, протянем, — неуверенно сказала Агнеш, и ей опять очень захотелось поплакать.

— Представь себе, — снова затрещала белобрысая пятнадцатилетняя дочь врача-еврея, беженка из Печа, которую еще не так давно каждый вечер, укладывая в постель, целовала мать. Боясь темноты, девочка пыталась продолжать разговор. — Представь себе, благодаря Амалии нилашисты уже увели отсюда одну девушку, она выдавала себя за беженку из Бекешчаба. Звали ее Жофи Тимар. Однажды во время работы барышня Амалия крикнула: «Оша, подай ножницы». Никто не пошевельнулся. «Оша, тебе говорю». Молчание. Тут барышня Амалия торжествующе взревела: «Послушай, душенька, а ты ведь лжешь, ты не из Бекешчаба, потому что в Бекешчабе Жофи называют Оша». — И тут же позвала с улицы двух нилашистов, и те увели бедняжку. Выяснилось потом, что у Жофи мать была еврейка. Сама она была такая хорошенькая, прямо сказочная красавица…

«Боже мой. как же зовут в Секейудвархее Агнеш?» — подумала Агнеш. Скорее бы все кончилось…

Белобрысая девочка повертелась еще немного, а затем уснула. Агнеш снова достала из кармана записку и стала ее разглядывать. Теперь она уже не догадывалась, а была вполне уверена, что это почерк Тибора. В слове Кречмар после «к» буква «р» искажена, словно тот, кто ее писал, намеревался вывести сперва «е». Кеменеш. И год рождения совпадает с годом рождения Тибора: тысяча девятьсот девятнадцатый. Она принялась осыпать клочок бумажки поцелуями, словно это было любовное письмо, весточка от Тибора. Может быть, в том удостоверении, которое она писала, нуждался Тибор. Может быть, и он прячется от нацистов, может быть, именно этот клочок бумаги спасет ему жизнь. Если бы она знала это, то написала бы кровью своего сердца. Тибор… когда они снова увидятся?

Ажурное пламя свечи то совсем умирало, то рвалось ввысь, и по стенам подвала метались свет и тени. Агнеш распласталась на своем соломенном матраце и, как бывало прежде по ночам, слушала, слушала наземный грохот орудий, болезненное сердцебиение земли, переживающей родовые схватки. Лихорадочное, беспокойное, громовое сердцебиение. Приближался фронт.

Прошло уже семь месяцев, как она бежала с завода. Семь месяцев не видела матери, родного дома, семь месяцев пряталась в подвале, на складе, питалась милостыней. Вытерпела семь месяцев — более двухсот дней. И теперь ей кажется, что больше она не в силах вынести и двух дней, и двух часов. Все ее прежние надежды кажутся наивными и глупыми. Она надеялась, что немцы оставят город без боя, не станут минировать мосты, превращать столицу в последний нацистский рубеж, свой арсенал, фронт.

Надо было раньше, раньше сбросить с себя… Теперь уже поздно. Теперь уже только огнем и мечом можно прогнать их отсюда.

Монотонный грохот нагоняет сон, но Агнеш через каждые десять минут вздрагивает и тревожно прислушивается, не кончилась ли стрельба. Орудия не умолкают, где-то рушатся дома, дрожит и дыбится к самому небу израненная земля, все охвачено огнем и дымом. «Господи, приходите, приходите же! Сквозь огонь, кровь, страдания, все равно приходите! Сколько красоты в мире, сколько счастья! Не дайте умереть, спасите от страданий, приходите же скорее!»

Артиллерийская канонада усиливается. Со стены отваливается кусок штукатурки и падает к ногам Агнеш. Шум от падения заставил очнуться, оборвал ее моления. В голове Агнеш роятся всякие мысли, воспоминания.

«Я всегда хотела стать врачом», — воспоминание об этом пронизывает ее сердце так внезапно и отзывается во всем теле с такой болью, что глаза наполняются слезами. Она постоянно мечтала стать врачом, ее всегда влекли тайны жизни и смерти, процесс рождения и умирания. Врачи ей казались самыми сильными людьми в мире. В их власти прекратить боль, продлить жизнь. Врачи и только врачи способны стать хозяевами судьбы. И, пожалуй, врачи найдут когда-нибудь тайну вечной жизни. Она ни с кем не говорила об этой мечте, но знала о себе, что готовится стать врачом и, если вырастет, одна найдет средство от всех болей, исцелит детей от дифтерии и стариков, страдающих раком. И если иногда ею овладевал страх перед бесконечностью, если иногда голова ее шла кругом при мыслях о тысячелетиях истории или об астрономических расстояниях и массах, она всегда находила в сердце успокоение и поддержку: «Я стану больше, я буду бороться. Я буду врачом…» После окончания четырех классов начальной школы она хотела пойти в гимназию. Но, проплакав ночь, вынуждена была согласиться с решением родителей: средств хватает только на гражданскую школу. «Не беда, я все равно буду врачом». И она, кроме школьных заданий, с каким-то диким упорством учила тайком латынь и математику за первый класс гимназии. После гражданской школы приготовилась сдавать дополнительные экзамены по курсу гимназии. Но семейный совет принял решение, что с аттестатом коммерческого училища легче устроиться на работу. Теперь она уже не плакала. Надела пальто и ушла из дому и до самого вечера бродила по Дунайской набережной, комкая в кармане аттестат с одними отличными оценками. Потом уселась на прибрежный камень и стала глядеть на воду. Как бесконечна вода, сколько тысячелетий она омывает берег, сколько жизней возникло и кануло в вечность. Неужели произойдет такое большое несчастье, если она откажется от своей мечты? Может быть, из нее еще и не получится хороший врач. Какое-то мгновение Дунай манил ее к себе. Хорошо было бы умереть, кончить все сразу. Как бы оплакивали ее, как бы жалели. Но кому она этим отомстит? Кому собирается досадить? Да будь у родителей деньги, разве не отдали бы они ее в гимназию? А сколько ее соучениц были бы счастливы попасть в Высшее коммерческое училище, только бы продолжать ученье. Ведь их же никуда не берут! Тери Келлнер — круглая отличница, а ей все же не удалось устроиться продавщицей в «Диватчарнок»