Море - [12]

В два часа ночи в квартире управляющего фирмой Миклоша Кета раздался звонок. Первым проснулся восьмилетний Габи. Подумав, что это опять воздушная тревога, он в испуге выскочил из кроватки и торопливо стал запихивать в маленький рюкзак свои сокровенные богатства — игрушечную железную дорогу, книгу сказок, полплитки шоколада и хранимую под подушкой тетрадь со стихами, дневниковыми записями и неприличными рисунками.

Со вторым настойчивым звонком вскочил с постели и Кет.

— Повестка, — сказал он жене, и сам удивился, какой у него спокойный голос. — Неплохо будет, если ты приготовишь мою форму.

Жена, ничего не понимая, села в постели. На ее лицо свисали рыжие всклокоченные волосы. Она щурила глаза от света и с тревогой прислушивалась к разговору в передней.

Кет принял от почтальона белую бумажку и расписался в книге. В сумке почтальона было полно повесток о мобилизации.

— Нечего сказать, приятные вести вы приносите людям, — проворчал Кет, возвращая карандаш.

— А тем временем кто-нибудь другой принес мне повестку, — ответил почтальон, в сердцах пожав плечами. — Все. равно подыхать, днем раньше или днем позже, — и, не простившись, вышел.

Кет слышал, как он позвонил и в соседнюю квартиру. Не старого ли Шомоди мобилизовали? Хороши тогда дела у нашего доблестного воинства.

Кета разозлил жалостный, испуганный взгляд жены.

— Что ты уставилась на меня? Тебе ведь еще не принесли извещения о моей смерти. Есть у нас коньяк?

— Есть.

Миклош отворил дверцу комбинированного шкафа, в котором хранились напитки.

— Тебя освободят? — спросила жена.

Кет вместо ответа пожал плечами.

— Татара освободили.

— Его — да.

— А тебя тем более должны освободить.

Мнклош не ответил и снова налил себе коньяку.

— Следовало бы поговорить с доктором Ремером, — посоветовала жена.

— Обойдусь без твоих советов.

Госпожа Кет натянула на голову одеяло и отвернулась к стене; от страха у нее зуб на зуб не попадал. Она хорошо гнала мужа. Грубость была у него признаком того, что он трусил. Видно, что-то неладно в конторе. Вот Миклош вышел в ванную комнату, открыл кран. Неужели одевается на ночь глядя? Она ждала, что он вернется, сядет с ней рядом и расскажет о своих намерениях. Наверное, собирается пойти к Татару. Сколько раз она его предостерегала. Да разве он послушается? Краешком одеяла женщина вытерла заплаканные глаза и уснула. Даже не слышала, когда Кет захлопнул дверь в прихожей. Было часа четыре утра. Близилось неприветливое, холодное утро. Все казалось серым: и тротуары, и стены домов, и бумажные шторы на окнах для светомаскировки, серым было и само небо. Кет быстро шагал вдоль улицы Палне Вереш и, дойдя до площади Эшкю, свернул к мосту. Спустившись на берег, он сел на самой нижней ступеньке лестницы и устремил взгляд на Дунай. Вода тоже была серой и несла серые сучья. Серыми казались и стройная арка моста Эржебет и неуклюжий массив горы Геллерт. Кету с детства запомнилась одна книга; на ее толстой серой обложке была нарисована странная картинка: клубы дыма, низко над землей нависли мрачные тучи, стояли, прижавшись друг к другу, серые люди, вставшие на дыбы ржущие лошади… «Что это?» — спросил он тогда у отца. «Война», — ответил тот. «Холодно», — подумал Кет, по-прежнему глядя на воду. У него застучали зубы, потом вдруг по всему телу прошла дрожь. По ногам и рукам быстро распространились едва ощутимые судороги, заныл живот. «Боюсь. Не хочу идти на фронт».

Он продолжал неподвижно сидеть на каменной лестнице. На лбу выступил холодный пот. В голове беспорядочно копошились мысли. Он видел себя изображенным на обложке книги — лежащим на глинистой земле, раздавленным копытами лошадей. Потом ему почудилось, что он видит сына Габи, но не восьмилетним, а совсем крошечным, таким, каким он увидел его впервые. В тот день Дунай так же, как сейчас, нес свои воды. На Цепном мосту Кет встретился в автобусе со знакомыми и, задыхаясь от волнения, поведал им новость: «У меня родился сын!» Точно так же Дунай будет течь и тогда, когда в газетах среди прочих имен павших смертью храбрых появится и его имя…

Как ужасно заранее знать все это: найдут в типографии клише с лавровым венком и со словами Pro patria[9]. Под ними будут значиться имена погибших: старший лейтенант Миклош Кет… Если, конечно, сообщат о нем в газетах. И потом еще не известно, оставят ли ему офицерское звание… Впрочем, раз уж погибать, то все равно как… Дефекта в брачном свидетельстве родителей больше нет, но если запросят метрическую выписку отца… Следовало бы отречься, подделать что-нибудь… Нужно, чтоб мать заявила, что он незаконнорожденный, что в его жилах нет ни капли еврейской крови. Другие тоже так делали. Для спасения все средства хороши.

Вверх по Дунаю плыл немецкий транспорт. Медленно, надрываясь, его тянул крохотный буксир. Здорово нагрузили. По-видимому, хлеб из Бачки. А тут и по карточкам хлеба не выдают. Эх, пропади он пропадом, весь этот прогнивший мир!

По набережной прогрохотал первый трамвай. Он словно разбудил Кета. Миклош вскочил на ноги. «Надо сходить к Гатару. Буду умолять его. Пообещаю денег. Отдам ему драгоценности, виноградник в Эрде, что угодно, только пусть освободят. Только бы освободили! Татар тоже отец, он поймет меня. Есть у нас в банке две тысячи пенге, отдам. Татар за деньги все сделает».