Море бьется о скалы - [87]

Олег Петрович в душе согласен с Федором. Но жаль друга. А конец войны недалек…

— Федя, давай вместе… — Олег Петрович кладет на грудь Бойкова руку. Тот отстраняет руку, встает.

— Нет! Можешь остаться. Вполне… Ты нужен лагерю. Уходи отсюда, Олег. Прошу. Иди в ревир.

Федор почти насильно выталкивает Садовникова в коридор, запирает на задвижку дверь и опять ложится. Пальцы греют в кармане холодную сталь пистолета. Первый патрон загнан в ствол. Пусть сунутся. Он ударит в упор, чтобы без промаха…

Чутко прислушиваясь, он думает о своей жизни. Короткая она и ужасно нескладная… В сущности ничего не сделано. А ведь человек рождается на большие дела. В мае исполнится двадцать семь. Девятнадцатого мая… Мать в этот день пекла сладкий пирог, а отец выпивал. И мать не перечила ему, потому что было «законно» — именины. Да… Интересно — после, взрослым, он не встречал ничего вкуснее слоеного пирога матери… Почему так, а? Впечатления детства?

Вечером Федор собирается на построение. Он побрился, подтянулся и положил в карман шинели взведенный пистолет.

— Олег! Простимся на всякий случай…

Они жмут друг другу руки. Олег охватывает шею Федора, попеременно целует его в щеки, в губы. Потом врач снимает очки и кусочком марли, заменяющим носовой платок, усиленно трет стекло. Глаза у него влажные, он часто моргает. Федор смотрит в пол.

— Адрес не забудь. Пусть дети узнают… И жена… — говорит он глуховатым голосом.

Слегка кивнув напоследок другу, Федор выходит из комнаты. Перед воротами, где строятся пленные, он встречается со Штарке.

— Здравия желаю, господин унтер-офицер! — Бойков ловко козыряет.

Штарке улыбается. Сразу видно — он в чудесном настроении. Унтер дружески хлопает Федора по плечу.

— Как дела?

— Как всегда, господин унтер-офицер.

— Знаешь, Федор… В ночной очень тяжело… Я ведь понимаю… Ты отдохни сегодня. Обойдутся… Отоспись. Возьми вот сигарет.

— Вы так заботливы, господин унтер-офицер…

Унтер еще раз хлопает Федора по плечу.

— А как же?.. О людях надо заботиться. Что ваш Сталин говорил? Он говорил, что к людям надо относиться бережно, как хороший садовник к деревцу.

— У вас замечательная память, господин унтер-офицер, — льстит с улыбкой Федор. — А я вот не помню…

Унтер доволен. Он говорит с нотками хвастовства:

— На память не обижаюсь. Конечно, это были пустые слова, красивые фразы. У большевиков слова всегда расходятся с делом. А вот наш фюрер что говорит, то и делает. Правильно?

— Мне трудно судить, господин унтер-офицер… Значит, можно отоспаться?

— Да, да… Конечно…

— Благодарю. Ауфвидерзеен!

Козырнув, Федор четко поворачивается и уходит.

19

В полночь, когда усталые и назябшие пленные крепко спали, к лагерю тихо, точно крадясь, подкатился грузовик с брезентовым верхом. Черные гестаповцы не успели еще выпрыгнуть из кузова, как открылась дверь караульного помещения. В прямоугольнике света на какую-то секунду появился унтер, а за ним Антон.

Пока Штарке вполголоса разговаривает с гестаповцами, шофер разворачивает у ворот машину, глушит мотор, и дождь снова становится полновластным хозяином ночи!

Он остервенело хлещет плащи фашистов, камни, крышу и стены караульного помещения, скользит каплями по колючей проволоке…

Часовой распахивает калитку, и Штарке первым заходит в лагерь. За ним бочком поспешно проныривает Антон, потом один за другим идут гестаповцы. Черные, едва различимые тени скользят по склону, вдоль стены барака.

У Штарке все продумано. Сейчас они возьмут Бойкова, потом этого паршивца Васька и санитара. Унтер хорошо представляет впечатление, которое произведет ночной арест, а затем расстрел… «Пуля — лучшее средство агитации», — думает он. А с врачом Штарке расправится сам, без гестапо. Большевик он или нет, а Зайцев прав — лучше убрать его из лагеря. Спокойней, воздух чище… В тридцати километрах отсюда есть крошечный безлюдный островок. Там сорок русских офицеров добывают для стройки песок. Пусть поработает с ними и врач. Штарке уже договорился…

Немцы заходят в коридор. Штарке толкает дверь. Она оказывается закрытой изнутри. Тогда Штарке кивает Антону, уступает ему место. Антон стучит кулаком в дверь.

— Откройте! Федор! Олег! Какого вы черта?

Антон старается возмущаться, но голос дрожит. Он трусит. Вечером, после работы, Антон даже не решился зайти в комнату. И теперь его неудержимо колотит дрожь. Но он все-таки продолжает стучать и кричать:

— Оглохли, что ли? Откройте!

Гестаповцу с лицом, напоминающим перезрелую дыню, надоедает эта канитель. Он отталкивает Антона и смаху ударяет плечом в дверь. В это же мгновение лопается выстрел, и гестаповец, сгибаясь, утыкается головой в открытую им комнату. От второго выстрела Антон тонко взвизгивает и, поворачиваясь налево, валится.

Немцы баранами шарахаются из барака. В дверях образуется пробка. Федор из темной глубины коридора посылает в эту гущу еще несколько пуль.

Вывалясь наружу, гестаповцы палят наобум в коридор. С дальней вышки всполошно строчит пулемет. Строчит наугад, куда придется. В темноте тонко и жутко посвистывают пули. В перерывах между очередями слышатся крики, ругань и топот в немецком блоке.

Гестаповцы очумело сбиваются за угол барака, приседают.