Море бьется о скалы - [49]

— Как там? Как все произошло?

Смех обрывается. Норвежцы переглядываются. Пожилой начинает старательно рассказывать. Степан, терпеливо выслушав, качает головой.

— Икки форшто[44].

Норвежцы обескуражены.

Норвежцев, не обижая их достоинства, в шутку называют морскими извозчиками. До войны эта страна с населением чуть больше трех миллионов обладала огромным торговым флотом. Корабли под красным, перекрещенным двумя синими полосами флагом, бороздили моря и океаны, доставляя грузы во все крупные порты мира. Самые тесные экономические связи давно установились с Англией. Поэтому мало кто из норвежцев не знает в совершенстве английского языка. Многие умеют объясниться на французском, итальянском.

Меньше зависела Норвегия от Германии, и немецкого языка здесь почти не знают. С оккупацией же страны немцами норвежцы принципиально не хотят знать языка поработителей. Даже те, кто знает, не пользуются им. На все приказания немецких мастеров норвежцы упрямо твердят.: «Икки форшто».

Но сейчас норвежцам так хотелось растолковать русскому товарищу важную новость, что они с досадой пожалели, что никто из четверых не владеет немецким.

— Момент! Момент! — обрадованный догадкой, воскликнул белокурый. И скрылся.

Вернулся он в сопровождении норвежца в синем комбинезоне. Пододетый под комбинезон толстый шерстяной свитер делал его похожим на борца.

Степану еще издали лицо норвежца показалось знакомым. Людвиг! Вот неожиданность!

Шагнув навстречу, Степан спросил:

— Мы встречались. Не забыли? В нашем лагере…

— На память не жалуюсь. Добрый день, Штепан!

Людвиг протянул жесткую сильную руку. Степан обрадованно схватил ее, сжал насколько хватило сил.

— О, даже имя помните! А я вас искал. Людвиг, понимаете, мы не должны терять вашей руки! Руки норвежцев. Я от имени товарищей говорю…

— Наша рука всегда с вами, Штепан. Так передай товарищам.

— Спасибо, Людвиг! А теперь о Сталинграде. Что там? Скорей! Могут прийти…

Людвиг говорил языком сводки английского радио: под Сталинградом окружены и разгромлены 22 дивизии немцев, взято в плен 100 тысяч солдат, 2500 офицеров, 24 генерала во главе с фельдмаршалом Паулюсом. Гитлер объявил трехдневный траур.

— Очень хорошо! Очень!.. — единственное, что мог сказать Степан.

Кашель, а потом свист вернули Степана к действительности.

— Тюскер!

Четверо бросились к рабочим местам, загремели железом. Людвиг, поспешно кивнув, скрылся за мешками цемента. А Степан побежал к Бакумову, который осторожно выглядывал из-за угла штабеля мешков.

— Пронесло… Думал сюда… Ну, как, узнал?

— Полный разгром! Удар скуловорот!

— Да ну! Точно?

— Еще бы! Точнее некуда. Людвиг сказал… Сто тысяч пленных!

Новость невидимой для немцев птицей запорхала среди пленных. В яме первым узнал ее от Степана Васек. Раскинув руки, он стоял несколько секунд точно помешанный. Сделав несколько бесцельных шагов, остановился, закричал:

— Двадцать две дивизии насмарку! Самого Паулюса зацапали!

Пленные, прекратив работу, с удивлением смотрели на Васька. Что с ним? Правду говорит или свихнулся?

— Овчарка! — Степан с силой рванул друга за рукав.

— А что мне Овчарка? Да плевал я теперь… Могу камнем прибить. Хотите? Запросто!..

— Работать! — Федор первым бросил в вагонетку камень.

Макс Гляс, называемый пленными Овчаркой, подходил медленно, с опущенной головой, весь напряженный, будто его давил тяжелый груз. Остановился, с руками в косых карманах кожаной тужурки, смотрел исподлобья на пленных.

Вагонетка гудела от падающих камней. Занятые работой, пленные не видели мастера, но каждый чувствовал его присутствие и каждый с внутренней дрожью готовился к его сокрушительным ударам.

Мастер подошел к крайнему пленному, пнул его в зад.

— Ауфштейн!

Пленный, не разгибаясь, испуганно засуетился, схватился за камень, который оказался ему не под силу.

— Ауфштейн! — рявкнул Гляс.

— Встань! — поспешил перевести Федор.

Пленный выпрямился, непроизвольно прикрыл ладонью лицо. Коротким ударом Овчарка отбросил руку пленного, несколько секунд пристально вглядывался в его испитое, грязное, щетинистое лицо. Перешел к следующему. Им оказался Васек. Не дожидаясь пинка, он сам выпрямился, уставился в мастера открытым опаляющим взглядом. Неожиданно Овчарка крякнул, отвернулся и побрел из ямы. По крутой каменистой тропе поднимался медленно и тяжело. Мастер наверняка знал, что там, в яме, работа прекратилась, но на этот раз не оглянулся.

В конторке никого не оказалось. Гляс сел за стол и слушал, как тоскливо стонет и плачет в железной трубе ветер. При сильном порыве из поддувала печки-буржуйки сыпался на железный лист белесый пепел.

Гляс достал из нижнего ящика стола солдатскую флягу со спиртом, снял колпачок-стаканчик. Выпив, опять слушал плач ветра.

— Альфред! Майн брудер![45]

Гляс уронил голову на стол.

За окном мелькали крупные мокрые снежинки, липли к стеклу и моментально таяли.

20

Вечером в угловую комнату пришел Бакумов.

— Вот кстати! — обрадовался Васек. — Я только что собирался за вами… Залазьте в горницу! Пожалуйста, не стесняйтесь. Залазьте!

— Зачем это я потребовался? — Никифор взобрался на нары.

— Как зачем? Должны мы отметить нашу победу или нет?