Моральные основы отсталого общества - [56]

В интервью часто упоминается, что интервьюируемые сами были пятыми, шестыми детьми в семье. В прежних условиях низкая продолжительность жизни сочеталась с большим количеством детей, и родители респондентов (тот из них, кто жил дольше) успевали не по одному разу выйти замуж или жениться: Бэнфилд обращает внимание на то, что каждый второй воспитан мачехой или отчимом, и с этим связаны разнообразные травматические воспоминания детства. Для американской семьи 1950-х это уже давно не так, продолжительность жизни начинает приближаться к современной, а родители, как правило, еще не разводятся, так что обычно успевают вдвоем вырастить общих детей. Характерно, что уже у детей самих интервьюируемых, как правило, двое родителей или одна мать, но чаще нет почти обязательной в прошлом мачехи или отчима. В этой разнице между отцами и детьми заключается важное поколенческое различие, и такое неустойчивое, переходное состояние семьи порождает те ценности и стратегии, которые Бэнфилд трактует как отсталость.

Бэнфилд фиксирует состояние кризиса, но сам интерпретирует его не как кризис, а как устойчивое и воспроизводимое ущербное состояние, слабость организации общества. В южно-итальянской глубинке он видит черты традиционного общества – недоверие к чужакам, готовность этих чужаков обманывать, предполагающая, что ты можешь встретить человека один раз в жизни и эти однократные отношения с ним не нуждаются в опоре на твою репутацию. Но Бэнфилд не замечает, что в рассматриваемый период, когда мобильность в обществе повышается, а традиционные семейные связи распадаются, чужаками становятся практически все, с кем ты живешь в одном поселении. Система соседских связей, структура малого сообщества переживает кризис, и в ответ на это изрядную часть функций по поддержанию порядка берут на себя внешние государственные институты. Так, например, в Монтеграно присутствует полиция, которая постоянно следит за порядком – с любого угла этого города можно докричаться до патруля карабинеров. При этом такого рода новые механизмы пока слишком чужеродны – особенно те, что связаны с отдаленной центральной властью, – и люди, только что вышедшие из традиционной общины, не испытывают по отношению к ним достаточного доверия, чтобы этим механизмам удалось заменить старые, распадающиеся «скрепы». Таким образом, мы можем констатировать недостаток институтов, обеспечивающих неоппортунистическое поведение и, соответственно, расцвет оппортунизма в отношениях со всеми, с кем взаимодействие не носит повторяющегося характера. Мы видим город, слишком разросшийся для того, чтобы все, кто живет в нем, считали друг друга полноценными земляками, которых нельзя обманывать. Это уже современная жизнь и современный город, многие из него, как это видно по интервью, уезжают и появляется большой стимул относиться к землякам не как к соседям, а как к чужакам. А с другой стороны, многие в этот город, наоборот, приезжают, и даже если вы по-прежнему готовы вести себя по правилам традиционного сообщества с его высоким уровнем доверия, вокруг слишком много чужаков, чтобы ваша готовность не подвергалась непрерывному испытанию.

На город, можно сказать, надвигается структура современного индустриального общества с партиями, с профессиональными ассоциациями, с политиками, которые приходят со стороны. По отношению к этой структуре необходимо как-то определяться, в то время как у людей еще не сформировались ни новые ценности, ни новые представления о мире и способах взаимодействия с ним, а старые в новых условиях ни на что не годятся. Кроме того, это общество находится в ситуации двойного экономического кризиса: это послевоенный экономический кризис, который к тому же в этой конкретной местности усугубляется тем обстоятельством, что традиционный сельскохозяйственный образ жизни просто переживает упадок в процессе индустриализации. Сельское хозяйство, в котором заняты жители городка, из флагмана становится самым отсталым сектором экономики, привычные экономические стратегии перестают кормить.

Трудно сказать, встроены ли концентрация на выживании, оппортунизм и импульсивность в структуру ценностей описываемого общества так глубоко, как об этом пишет Бэнфилд, – может быть, это просто следствие очень длительного периода экономических трудностей, военного и послевоенного, и слома довоенной структуры общества. Автор говорит о страхе перед соседской завистью, приводя этому яркие примеры: люди прячутся от соседей, когда проносят в дом куриное яйцо или кусок колбасы. Учитывая, что речь идет о семьях с детьми, эти примеры могут многое сказать нам о том, в каком экономическом положении находятся эти люди. Эта бедность такова, что в обществе просто нет горизонта ценностей, нет, образно говоря, доступа к следующим уровням пирамиды Маслоу.

При всех ограничениях, значение подхода Бэнфилда в качестве исследователя институтов заключается в том, что он рассматривает их как общественные структуры, способствующие координации между людьми. Он понимает социальный капитал весьма современным образом: как, с одной стороны, рутинные практики, нормы, ценностные установки, взгляд на мир, которые способствуют кооперации «ради общего блага», а с другой – как достаточное количество продуктивных связей между людьми, чтобы эта кооперация стала возможной. Среди причин «отсталости» Бэнфилд называет неспособность институтов этого общества обеспечить достаточный уровень сотрудничества и координации. Если люди не доверяют друг другу, завидуют и боятся зависти окружающих, склонны к обману в отношении практически всех, сосредоточены на благе исключительно собственной семьи – это приводит к глубокой стагнации. Бэнфилд оказался прав если не в диагнозе, то в прогнозе: отставание южной Италии не преодолено до сих пор.