Моралите - [57]

Он крепко сжал губы и помолчал.

— Ты понимаешь? — сказал он. — Такой человек уважает только силу. А сейчас не время для применения силы, когда верность народа зыбка, а Палата Общин всегда готова кричать о тирании. Но я следил за ним, мой доверенный в его замке доносил мне о нем. Затем год назад до нас начали доходить слухи о пропавших детях, тех, про кого ты знаешь, и других — бездомных детях в городе, детях-сиротах, приходивших просить милостыню к воротам замка. Всегда только мальчики. И вот теперь этот случай с Томасом Уэллсом, тем, которого нашли. Наконец-то тропка, которая привела к дому де Гиза.

Он помолчал, улыбаясь, и протянул белые руки к огню, словно все еще лелея дивное тепло этой удачи, и драгоценные камни в его перстнях засверкали в свете огня.

— И теперь я знаю правду.

— И теперь ты предашь его правосудию, одновременно служа делу короля.

Он покачал головой и опять улыбнулся.

— Вижу, тебя сажали переписывать не те книги, — сказал он. — Ты думаешь, де Гиз кротко согласится предстать перед судом? Правосудие труднее применить к сильному, чем к беззащитному. Больше всего он озабочен славой своего рода. Природа этого преступления для нас великая удача.

— Удача? Томас Уэллс не сказал бы так, имей он голос.

Улыбка исчезла, и глаза на тяжелом лице сощурились, глядя на меня, и я понял, что значит оказаться помехой на пути подобного человека.

— На то, чего нам не изменить, мы не тратим времени, если только не можем обратить случившееся себе на пользу, — сказал он. — Пора тебе усвоить это, Никлас Барбер. Смерть этого мальчика может нам пригодиться. Есть смертные грехи и смертные грехи. Некоторые из них могут прибавить блеска его гордости. Но не содомский грех. Нет, я поговорю с ним, и он прислушается, и будет продолжать прислушиваться до конца своих дней. — Он помолчал, и его лицо чуть смягчилось. — Только одно ставило меня в недоумение, но ты пролил полный свет на эту загадку. Я благодарен тебе.

— Каким образом?

— Узнаешь попозже. Некоторое время ты будешь нас ждать, потом мы вместе поедем кое-куда, и обещаю тебе, тогда ты все поймешь.

— В замок?

Он встал и посмотрел на меня с высоты своего роста.

— Нет, не в замок, — сказал он.

Я уже шел к двери, когда он снова заговорил:

— Ничего дурного с тобой не случится. Жди меня внизу, не убегай. После этой поездки в моей власти будет освободить девушку из тюрьмы и передать тебе.

— А остальные? Что будет с ними?

— Да, — сказал он. — Их тоже. Не бойся за них. Вчера, когда вас увезли, я отправил сэру Ричарду несколько слов, достаточных, чтобы он помедлил. Вот что я могу сделать для твоих друзей. Ну а за тебя я мог бы замолвить слово перед Линкольнским епископом, если ты хочешь вернуться.

Я поблагодарил бы его, но он сделал мне знак уйти, и секретарь подошел, чтобы выпроводить меня из комнаты. Я спустился по лестнице и вновь вышел во двор. Двигаясь бесшумно и держась стены, я добрался до сарая и подергал дверь, так что цепь зазвякала, но негромко. Изнутри отозвался пес — не то залаял, не то заскулил. Затем голос Маргарет, охрипший со сна, спросил, кто там.

— Это я, Никлас, — сказал я, почти прижимая губы к двери.

Несколько мгновений спустя я услышал, как ключ повернулся в замке, и дверь приоткрылась настолько, что я проскользнул внутрь. Маргарет зажгла свечу и теперь держала ее в руке. Свеча снизу освещала ее широкие скулы и растрепанные космы волос.

— Значит, ты вернулся, — сказала она. — Я собиралась ждать до утра.

Я не понял, что означали эти слова, но прежде, чем я успел что-то сказать, она сунула свечу мне в руку, повернулась и быстро порылась в соломе. Когда она выпрямилась, в руке у нее был ящик, в котором мы хранили сбор за представление.

— В этом нужном чулане я больше ни на одну ночь не останусь, — сказала она. — В ящике шестнадцать шиллингов и четыре пенса. То, что осталось от сбора. Мне пришлось заплатить еще за две ночи тут. Вонючка взял бы плату по-другому, да только я его на дух не терплю. Подними свечку повыше, Никлас, и я их пересчитаю. Половину оставлю для себя, раз я никогда не принадлежала к этой труппе и ни к какой другой.

Она начала отсчитывать монеты в мою ладонь. Ни слова сочувствия моему жалкому состоянию, ни единого вопроса об остальных.

— Маргарет, мы тебя не бросили, — сказал я. — У нас не было выбора.

— Не в том дело, — сказала она. — Погоди, не то я собьюсь со счета.

Одни пенни, и они уже не умещались в моей горсти.

— Складывай сюда, — сказала она и подала мне черный кошель убийства, который я в последний раз видел, когда Мартин поднял его перед зрителями на всю длину своих рук, будто Святые Дары.

— Я его держала наготове, — сказала Маргарет.

Когда деньги были отсчитаны, она вздохнула, кивнула мне и опять спрятала ящик под соломой.

— Я беру половину в уплату, — сказала она. — Другой уплаты я не видела. Я знала, что мне не дадут участвовать в представлениях, но я же делала то, что требовалось и чего никто другой не мог бы сделать, и я думала, что у меня будет мое место в труппе, но никакого места мне не дали, кроме как служить вам. Я не хотела думать про это раньше, но когда явились стражники и забрали вас, а меня забрать не позаботились, мне пришлось задуматься, и я поняла, что ничего не стою.