Мораль - [45]

Когда переименовывали Ленинград, Свердловск, Горький и Куйбышев, о переименовании Калининграда не было и речи. Если возвращение исторического имени Самаре — это просто эпизод топонимической политики, то возвращение исторического имени Кенигсбергу — это большая политика, практически пересмотр итогов Второй мировой войны. Сегодня вернем на карту Кенигсберг, а завтра и сам город немцам отдадим — примерно так выглядела консенсусная точка зрения по этому вопросу, существовавшая в девяностые и в Калининграде, и в «большой России». Всерьез о переименовании города говорили только немногочисленные прозападные интеллигенты, и голоса их почти не было слышно. Теперь о возвращении имени Кенигсбергу говорит мэр города, и его-то уже нельзя не услышать. При этом еще несколько лет назад подобные заявления для калининградского политика могли стать концом карьеры; имя Калининград относилось к бесспорно не подлежащим пересмотру вопросам. Теперь что-то изменилось. Что именно?

Можно выдвинуть несколько версий — от ослабления ветеранского лобби, когда-то имевшего в Калининграде немалый политический вес, до уменьшения зависимости чиновников от воли избирателей. Но все же более правдоподобным мне кажется такое объяснение. На протяжении последних почти десяти лет официальные власти России эксплуатируют тему войны 1941–1945 годов, что называется, и в хвост, и в гриву — эта тема используется для выяснения отношений и с Украиной, и со странами Прибалтики, и с Европой, и даже с оппозицией внутри страны. На первый взгляд, третье (второе было при Брежневе) дыхание культа Победы не дает Девятому мая уйти в историю — в действительности же такая эксплуатация последней советской святыни ведет или даже уже привела к самой быстрой ее десакрализации — пожалуй, даже если бы по телевидению с ежевечерними проповедями выступал знаменитый Резун-Суворов, эффект был бы более слабым.

На примере калининградской топонимики это видно вполне отчетливо. Еще пять лет назад «победные» аргументы против переименования города работали, теперь — не работают. По-моему, важная веха — причем не только для Калининграда.

 

ТИГР

МВД провело предварительную проверку финансирования организации ТИГР (Товарищество инициативных граждан России), известной прежде всего участием в массовых акциях «праворульных» автовладельцев во Владивостоке этой зимой. Инициатором проверки выступил депутат Госдумы Сергей Белоконев — один из лидеров движения «Наши». По мнению Белоконева, за финансированием ТИГРа стояли иностранные неправительственные организации, то есть автомобилисты во Владивостоке митинговали не сами по себе, а потому, что им за это заплатили какие-то внешние силы.

В результате проверки никаких свидетельств иностранного финансирования обнаружено не было — впрочем, и не могло быть, потому что ТИГР, будучи сетевой организацией, не имеет ни оргструктуры, ни бухгалтерии, ни вообще каких бы то ни было подразделений, в которые могли бы поступать деньги — хоть иностранные, хоть отечественные. Очевидно, при желании правоохранительные органы все равно могли бы в чем-то уличить «товарищество», но не уличили — и это даже можно было бы считать очередным доказательством политического потепления, если бы мы искали такие доказательства. Интереснее в этой истории другое — государство (а профессиональный нашист Белоконев, разумеется, воспринимается именно как представитель государства) всерьез считает, что никаких протестов против правительственной политики не может быть без того, чтобы за этими протестами не стоял какой-нибудь иностранный центр. Это вдвойне странно, если учесть, что российская власть, кажется, вполне адекватно воспринимает зимние бунты в Приморье — например, премьер Путин в интервью японским СМИ откровенно заявил, что правительство сознательно пожертвовало интересами дальневосточных автомобилистов: «Приходится выбирать не между хорошим и очень хорошим, а между не очень хорошим и совсем плохим. Как Вы думаете, что предпочтительнее для правительства: забастовки автопроизводителей либо забастовки торговцев?» Если интересы какой-то социальной группы сознательно ущемлены властью, вполне логично ожидать протестов со стороны этой социальной группы. Но в то же время государство всерьез ищет иностранный след в организации протестов, и здесь уже никакой логики нет и быть не может — впрочем, кого это когда-нибудь останавливало?

Олег Кашин

Хроники

 

∗∗∗

Женщина лет пятидесяти в супермаркете просит осьмушку хлеба — для этого надо располовинить четвертинку «Дарницкого». Продавщица со вздохом отказывает — упаковка, штрих-код, но достает из кармана пятирублевую монетку. «Благодарю вас», — после короткого угрюмого раздумья отвечает женщина. Вида, что называется, приличного, самого чистоплотного, в корзине — дешевые макароны и пакет куриных потрохов. Вот кого спасли бы продуктовые карточки, идея введения которых активно обсуждается аж с прошлого лета.

ВЦИОМ представил данные нового опроса: введение продуктовых карточек для малоимущих поддерживают 62 процента опрошенных (51 процент — в прошлом году). Примерно на столько же уменьшилось количество тех, кто против (24 процента). Наиболее популярна эта идея в Сибири (78 процентов) и на Урале (76 процентов), наименее — на Северо-Западе России (32 процента). Адресатами этой помощи готовы стать 35 процентов респондентов — по преимуществу это люди в возрасте старше 60 лет или малоимущие, в чьих семьях доход на одного человека не превышает 1500 рублей.