Монстр - [34]

6 Обман как искусство

«Она ушла». Так, в двух словах, Йозеф Фритцль сообщил своей семье, что Элизабет — эта беглянка, трудный ребенок, мятежница — решила покинуть полное гнездо. Сообщение было произнесено глуховатым голосом, а понуро опущенные плечи и вскинутые брови должны были изображать отчаяние отца, который старался сделать все как лучше, но оказался бессилен. Загадка оставалась загадкой двадцать четыре года.

Он рассказал печальную весть жившей поблизости вдове Данильчук и своему другу Паулю Хереру. Годы спустя булочник Гунтер Прамрейтер, чей дом с прилегающими постройками находился по соседству с Иббштрассе, 40, вспоминает: «Они сказали мне, что ему нельзя было не поверить. Он был буквально раздавлен несчастьем. „Лизль ушла“».

Но Пауль Херер, который, подобно другим, позже вспоминал о завершении земляных работ, говорит: «Каждый знает, сколько неприятностей она ему принесла. Оглядываясь назад, я полагаю, что в последний год он старался как можно больше очернить ее».

Прамрейтер вспоминает: «Фритцль покупал основные продукты у меня, и мы иногда беседовали, хотя приятелями не были никогда. Но если кто-нибудь спрашивал его про Элизабет, то он сначала удостоверялся, что история им известна. Только изредка он останавливался, чтобы со мной поговорить, и это случилось как раз в 1998 году, когда в Вене похитили школьницу Наташу Кампуш. Этот случай необычайно заинтересовал его, тут-то он и разговорился».

Клан Фритцля выстроился в шеренгу. Супруга и дети стояли как маленькие послушные солдатики. Розмари плакала, и крупные слезы катились по ее лицу. Она никогда не думала, что может вот так потерять ребенка, но доказательства казались неопровержимыми.

«Ваша сестра ушла, и я не думаю, что она вернется, — произнес Фритцль, внимательно вглядываясь в глаза детей и стараясь заметить, не мелькнет ли в них недоверие или язвительность. — Работайте не покладая рук и не разочаровывайте свою мать — тогда не станете такой, как Элизабет». Так моментально Элизабет была объявлена отрезанным ломтем.

Розмари было поручено сообщить об исчезновении человека в амштеттенскую полицию, после того как Элизабет провела первую одинокую и пугающую ночь в подземелье. Одетая в свое лучшее платье, жена Фритцля подошла к конторке и изложила дежурному офицеру факты исчезновения. Однако как только она назвала возраст Элизабет, глаза полицейского сверкнули. Пропавшие дети — одно дело, но по закону восемнадцатилетняя Элизабет считалась взрослой женщиной, которая ко всему прочему раньше уже предпринимала неудачную попытку бегства из своего явно несчастливого дома. Формуляры были должным образом заполнены. Розмари протянула фотографию, но уже тогда было ясно, что ее исчезнувшая дочка не попадет в список приоритетных личностей, которых разыскивают местные силы безопасности.

Месяц спустя Йозеф Фритцль, точный как часы, явился перед обитательницей своего тайного дома. Он пришел в темницу днем, непреклонный ни к каким мольбам о свободе, наполнил холодильник едой и вновь пригрозил жильцам — не заходить в подвал «под угрозой выселения». Во время одного из ночных свиданий с дочерью Фритцль достал ручку, бумагу и под свою диктовку заставил ее написать несколько записок. Прежде он убедился, что письма и школьные сочинения Лизль сохранились. Они только подтвердят подлинность маскарада, который он затеял.

Дорогие папа и мама!

Я решила уйти, чтобы жить независимой жизнью. Я с людьми, которые заботятся обо мне, с ними я в безопасности. Пожалуйста, не волнуйтесь и не ищите меня. Это мое решение, моя жизнь.

Пожалуйста, передайте братьям и сестрам, что я всех очень люблю.

С.

Выбил ли Фритцль эту записку из дочери силой — неизвестно. Ее дух еще не был полностью сломлен в первые дни и недели заточения. Однако, получив письмо и забравшись в свой испытанный «мерседес», он доехал до родного города своего героя, Адольфа Гитлера, и послал письмо по семейному адресу на Иббштрассе. Вооружившись им и образцами почерка дочери, он отправился в местный полицейский участок, где принялся кормить всех россказнями о том, что дочь за несколько месяцев до своего исчезновения говорила всем, что собирается присоединиться к какой-то странной секте. Почерк письма совпадал с почерком сочинений Элизабет, а почтовая марка Браунау-ам-Инн казалась достаточным доказательством того, что она выбрала жизнь на свой страх и риск; теперь она была взрослой во взрослом мире.

Отныне судьба Элизабет была решена окончательно. Полицейское расследование застыло на холостом ходу почти на четверть века.

Фритцль укреплял свою версию терпеливо и заботливо, словно укреплял стены еще одной, невидимой камеры. Соседка Данильчук вспоминает: «Недели, месяцы после случившегося он уезжал на своей машине и возвращался только поздно. Когда мы виделись, он обычно говорил: „Сегодня попробовал съездить в Линц“. Или Грац, или Вену. Говорил, что объезжает улицы, повсюду ища Элизабет. „Знаю, это, вероятнее всего, безнадежно, но мать так переживает. Это была бы не жизнь, если бы я изо всех сил не старался ради нее“. Соседи не переставая обсуждали историю Фритцлей, причем все отмечали, как подкосила отца потеря дочери. Он говорил, что забирался в такие места, как Западный Банхоф в Вене, где шляются проститутки и наркоманы, в Линце заезжал в общину сквоттеров. Он действительно выглядел убитым горем отцом, который выбивается из сил, стараясь найти свою девочку».