Monpti - [47]

Мне подают первый галстук. Кошмар: он мне вообще больше не нравится, но что теперь поделаешь?

Мне заворачивают его. Руководитель секции обращается к продавцу:

– Мсье Морис, я иду обедать. Если мсье с галстуком вернется снова, поменяйте и этот. Бонжур, мсье.

По дороге домой я обнаруживаю в другом магазине галстук намного красивее и всего за полцены. Я отворачиваюсь, чтоб не видеть его.

Галстук я тут же вешаю в шкаф, я не надел его ни разу.

Едва я выпил какао и убрал чашку и посуду, в дверь постучали. Вошла Анн-Клер, очень взволнованная.

– Servus. Я только на секунду. Мне надо сразу же обратно в контору.

– Сними пальто.

– У меня мало времени. Я всю ночь не могла заснуть, потому что вчера я солгала тебе.

– Меня удивляет, что ты именно вчера не могла заснуть; ну ничего, ты еще к этому привыкнешь.

– Ты сказал, что если я еще раз солгу, то с тебя довольно, ты не захочешь больше меня видеть.

– Правильно. Впредь будет намного проще, если ты будешь предупреждать, когда в порядке исключения говоришь правду.

Она смотрит на меня, белая как полотно.

– Итак, что там у тебя?

– Вчера я тебе сказала, что у меня есть два брата.

– Правильно. Кстати: я тебя об этом совсем не спрашивал. Почему ты вспомнила об этом?

– Потому что вчера я утверждала, что у меня нет братьев, и потому что я хотела, чтобы ты все знал.

– Словом, вчера ты тоже лгала?

– Да.

– И позавчера тоже?

– И позавчера…

– Ну а что ты теперь утверждаешь?

– У меня только один брат.

– Знаешь, мне противна вся эта история. Чему теперь верить? Два у тебя брата или ни одного? Я убью тебя, если ты еще раз соврешь.

Я так сильно сжимаю ее руку, что она чуть не кричит.

– Сколько у тебя братьев? Отвечай!

– Два. Пусти меня, – говорит она, страшно бледная, и стремительно убегает.

Что это было? Зачем она, собственно, приходила? В момент прихода у нее тоже было два брата.

На следующее свидание она приходит сияющая, словно ничего не случилось.

Так, о братьях больше говорить не будем, уж это точно.

«Il faut prendre le temps comme il vient, le vent comme il souffle et la femme comme elle est», – сказал Мюссе. И все же это отвратительно.

Она останавливается передо мной и говорит:

– Servus. One, two, three, four, five, six, seven, eight, nine, ten.

– Что это значит?

– Я уже могу считать по-английски. Это самое важное, чтобы тебя не надули. Ты же сказал, что мы хотим поехать в Лондон.

– Я?!

Она берет рисунок с моего стола.

Вчера вечером я по памяти нарисовал обнаженную женщину. Когда нет никакой, рисуют красивую женщину, к тому же как раз обнаженную. Очень практично.

– Кто эта женщина?

– Никто.

– Это неправда. Ты видел ее в таком виде и нарисовал.

– Это ты.

Губы ее слегка дрожат.

– Это несчастье, что мне приходится эти рисунки делать из головы. Я уже давно собирался тебя просить хоть раз полностью раздеться с научными целями, чтобы я видел твою обнаженную натуру.

– Как понимать «с научными целями»?

– Послушай, Анн-Клер, ты интеллигентная женщина. Я пишу книгу «Взаимосвязи психопатологической сексуальной биологии и психографической питуленции». Должно быть пять томов. На странице двести семьдесят шестой, седьмая строка сверху, я застрял. Только ты можешь мне помочь. Знаешь, все женщины так чувственны, они не в состоянии в связи со своим обнаженным телом думать о научных вещах, у них другое в голове. Ты – исключение.

– Что ты хочешь делать с моим обнаженным телом?

– Я хочу измерить каждый мельчайший мускул. Мне надо знать, как соотносятся параллели расстояния между грудями к одной трети расстояния между пупком, номбрилем, и одной третью бровей. Ибо, если предположить, что А плюс В-С-3/4 и с4 – ш8, тогда я возвожу это в квадрат, перехожу к окружности и так далее.

– Разорви сейчас же этот рисунок. Дай мне сюда.

– Пожалуйста.

Она рвет бумагу так, что та только трещит.

– Значит, я могу на тебя рассчитывать?

– А что это такое – питуленция? Тут нет никакой похабщины?

– Да что ты! Ты только подумай о колебаниях атомов. Откуда же тут взяться похабщине?

– Ну, хорошо.

Завтра так и так суббота, она это сделает…

Я не могу заснуть всю ночь. Ранним утром я покупаю сантиметр и горящими глазами начинаю сверлить будильник. Еще пять часов, еще четыре, еще три…

В полдень даже привычная порция какао застревает у меня в горле.

Черт! Эта девушка разденется передо мной догола! Я сойду с ума! Я развел в камине такой огонь, что пот капает с моего лба. Она не должна говорить, что боится простудиться.

В три часа она появляется.

– Servus, Monpti. Я принесла тебе небольшой букетик. Почему здесь так ужасно жарко?

– Ты уже забыла, что мы хотели осуществить научные эксперименты? Ты обещала, что разденешься.

– Я?!

– Ты.

– Не помню, чтобы я такое обещала.

– Давай не будем спорить. Если ты этого не сделаешь, завтра утром я покончу с собой – я не переживу позора, того, что ты со мной только играешь.

Лицо ее становится совершенно белым, она садится на край кровати.

– Туфли я тоже должна снимать?

– Их можешь оставить.

Она глубоко вздыхает и медленно, с огромными паузами снимает платье.

Она носит короткую комбинацию из трусов и рубашки; садится, сжавшись, на кровать и закрывает руками голые плечи. Глаза ее горят как в лихорадке.