Monpti - [28]

Надо поторапливаться, иначе история станет еще запутанней.

Я соскабливаю рыбку и разделываю ее. Неожиданный оборот: у нее нет спинного хребта. Это моллюск, наподобие Мушиноглазого. Ну да ладно. Я разрезаю его на куски и ем. Он невкусный, но это меня не удивляет. Что вообще хорошего в жизни? Когда я сюда входил, я уже знал, что здесь ничего хорошего быть не может. Крем для обуви я даже не трогаю. Если бы у него по крайней мере было название.

Оба фрачных джентльмена у меня за спиной застыли как статуи и не шевелятся. Какое у них назначение здесь? Зачем они неподвижно уставились в воздух? Они определенно делают это не за так. Я готов заплатить даже за то, чтобы они ушли, чтобы хоть один из них убрался.

Когда я положил на место прибор, подошел господин, что был справа, он наклоняется к столу и нажимает снизу на кнопку звонка.

С шумом появляется господин во фраке; господин, что слева, отдает ему мою тарелку.

Одновременно сервируется стол под второе блюдо.

Короче, один для звонков, другой для очистки стола. И второе блюдо тотчас приносится. Никакой паузы, мне не надо ничего делать, кроме как есть. Ну, и платить. На стол ставят голубую чашку. В ней кипяток, и в нем, если не ошибаюсь, плавают по кругу кусочки лимона. Нечто ножеобразное, возникшее, пожалуй, из скрещивания вилки и ножа, лежит рядом. Кроме того, передо мной ставят также пузырек с микстурой и непонятную четырехугольную вещицу на небольшой изящной тарелочке.

Оба господина сзади меня ожидающе смотрят в расположенное напротив зеркало. В первый момент у меня возникает идея помыть руки. По обстоятельствам надо, видимо, в воду добавить несколько капель микстуры. Но как будет смотреться мытье рук посреди трапезы, не в начале и не в конце? Я же ничего не ел руками. А что там в станиолевой бумаге на тарелочке? Это ведь тоже относится к сему блюду.

Один из господ сзади меня тактично наклоняется и легким, невесомым жестом придвигает вещицу в станиолевой бумаге ближе к голубой чашке, чтобы намекнуть, что эти два предмета связаны между собой, и тут же в качестве запоздалого предлога разглаживает скатерть. Он хочет сказать следующее: «Мсье, эта вещь в станиоле относится к этому отряду, но я не потому придвинул ее, чтобы обратить на это ваше внимание, а потому что на скатерти образовалась складка; этого же у нас допустить никак нельзя. Я был бы безутешен, если вы мои действия истолкуете как указание, мсье. То была просто счастливая игра случая, которым вы должны воспользоваться, мсье».

Через десять минут я так или иначе уйду отсюда и никогда в жизни не вернусь.

Я беру вещь в станиолевой бумаге и осторожно разворачиваю ее.

Она поразительно легка, внутри что-то зеленое. Едва я успеваю взять это в руки, как оно выскальзывает, и ковровое море беззвучно поглощает его.

Оба господина сзади меня ничего не видели, я тоже.

Снова появляется метрдотель. Он еще ни о чем не догадывается. Я вижу это по его глазам: он ищет проблему в серебряной бумаге. Обеспокоенно смотрит на меня: уж не съел ли я это? Я рисую ножом небольшие змеистые линии на скатерти, чтобы успокоить его. Не дрейфь ты, неудачник, если даже я не боюсь! Иди лучше домой, ведь твоя жена наставляет тебе рога, безликий ты тип.

Теперь подают второе блюдо, академика.

Этот член академии уже при жизни проявлял не много фантазии: опять рыба.

Сначала в изысканном стеклянном сосуде приносят рыбу с метр длиной, чтобы я видел, что она жива, и успокоился. Роскошный экземпляр. Нужно бы обязательно рассматривать ее через пенсне, я чувствую это. На всякий случай я встаю.

Вот он, торжественный момент, когда нужно представляться даже рыбе.

Рыба уносится на кухню.

Наливают вина, музыка снова ползет по залу.

В этот момент в зал входят дама и господин. Дама – от макушки до пят декольтирована – останавливается в дверях и с достоинством контролирует взглядом все зеркала, в которых она тиражируется. Это придает ей мужества, и она начинает ползти словно тонкий тростник, со сдержанными и тактичными вывихами плечей, причем ее живот совершает небольшие полукруглые движения. Проходя мимо меня, она неожиданно распахивает глаза и быстро закрывает их.

Это страшно, но совершенно излишне.

Сережка у этой женщины стоит намного больше, чем вся моя жизнь, а эта женщина давно уже не придает большого значения своим серьгам. Она давно уже не придает большого значения ничему, лишь собственная жизнь ей еще не опостылела. Но об этом заботится мсье в ее обществе, который короткими шажками неуклюже ступает за ней; он лыс, обладает потухшим взглядом и двумя мешками под ним. Конечно, он безумно любит эту женщину, только с последствиями все еще не может примириться.

Наконец снова появляется персонал, торжественная процессия приносит труп жившей еще недавно рыбы. Метрдотель снимает серебряную крышку гроба, под ней лежит распростертая на одре рыба, между листьями зелени, с выпученными глазами, немо и неподвижно. Во всяком случае, аминь. Зеленые листья есть нельзя, это я уже знаю; однажды я попробовал это сделать, было невкусно. Это только оформление. Счастье тому, у кого образование. Эта мысль почти веселит меня.