Monpti - [26]

Боже милостивый, там все еще лежит тонкая бумага… Я вот-вот заплачу от радости… В этой бумаге лежала ветчина. Даже крошки остались… и корка от сыра… Значит, все было на самом деле. Это доказательства. Можно дотронуться до бумаги и до хлебных крошек.

Спокойно одеваюсь и торжественно-медленно, осторожно спускаюсь по лестнице. Колени мои трясутся при каждом шаге. Воздух на улице резкий и насыщенный. Я механически переставляю ноги, мне кажется, это происходит независимо от меня, возможно, я не смогу остановиться, когда захочу, или не смогу сдвинуться с места, если остановлюсь. Во всяком случае, самого плохого я избежал. Несчастье – не умереть, несчастье – спятить с ума!

Может, мне посчитать, сколько шагов в длину имеет улица Сен-Жакоб? Нет, это слишком утомительно.

Я прогуливаюсь туда и обратно напротив отеля. Может, мне удастся повидать Мари-Луиз, когда она выйдет или когда будет возвращаться, если уже вышла.

Милая Мари-Луиз… милая Мари-Луиз…

Я стою перед мясной лавкой и наблюдаю через витрину, хорошо ли внутри обслуживают покупателей.

Кажется, клиентам всегда отвешивают больше мяса, чем они заказывают. Хоть эти подмастерья всю жизнь только и занимаются взвешиванием, все равно у них нет достаточного чувства веса, чтобы не ошибиться каждый раз на несколько десятков граммов.

Каждый мясник толстяк, и каждый булочник тоже.

Это становится скучным. Я снова поднимаюсь к себе в комнату и гляжу в окно. Если бы Мари-Луиз захотела, она могла бы увидеть меня из своего окна. Может быть, она поднимется. Это даже лучше, что я сижу дома.

Я жду до четырех часов пополудни и внезапно чувствую себя уставшим от ожидания. Но разве я влюблен в эту женщину? Чушь какая-то.

Я пойду в Люксембургский сад и забуду про нее.

В парке я неожиданно встречаю того друга, которому в лучшие дни одолжил на короткое время триста франков. С той поры я его больше не видел. Не видел ни друга, ни трехсот франков. Мерзкий негодяй, презренный тип… Сердце у меня сильно бьется. Удушить бы без лишних слов эту сволочь.

– Сервус!

– Как дела?

– Спасибо, хорошо. Что с тобой стряслось?

– Ничего особенного.

А что со мной могло случиться? Лучше бы сказал, что случилось с тремястами франков! Или он вообще не собирается их отдавать? А он тем временем уже заговорил о прекрасной погоде.

– Дай мне свой адрес, – говорит он наконец. – Я несколько раз намеревался зайти к тебе, но не знаю, где ты живешь. Иногда появляется желание от души поболтать…

Возможно, он стесняется и хочет мне прислать деньги почтой.

– Сервус.

Он аристократически подает мне руку и со спокойной совестью идет дальше. На его брюках даже свежеотутюженные складки.

Не имеет смысла огорчаться поведением подобных людей. Чем раньше их забываешь, тем лучше. Его я действительно могу легко забыть, но деньги!.. Это будет потруднее.

Вот он обернулся.

Он видит, что я смотрю ему вслед. С Минуту стоит, потом идет назад. Если он до меня дотронется, я убью его!

– Скажи-ка, я тебе ничего не должен?

– Должен.

– Сколько там было?

– Триста франков.

Он озадачен. Надо было сказать «сто», тогда он дал бы хоть что-нибудь.

Он достает бумажник, вытаскивает три стофранковые ассигнации и протягивает их мне.

– Знаешь, я немного забывчив. Сервус.

Тип дал мне эти триста франков как подаяние. Надо бы пойти за ним и швырнуть деньги прямо в лицо. Строит из себя важную персону, наверно, думает, что у него на это больше прав, чем у меня. Один из моих предков был важной шишкой при дворе самого короля Маттиаша, ты, ничтожество…

После этого я начинаю жить.

– Такси! В отель «Ривьера»!

Я не поддамся судьбе. Негодяи!

Я стучу в дверь конторки гостиницы. Вероятно, я ему помешал экономить.

– Что угодно, мсье?

– Я заявляю, что уезжаю и освобождаю комнату, – вот что угодно, мсье.

– Но почему, прошу вас? Может, вы недовольны комнатой?

– В ней даже нет кресла!

– Мсье, еще до вечера кресло будет стоять в вашей комнате.

– Ну хорошо. Я выхожу.

– Шофер, отвезите меня в приличный ресторан, но я предупреждаю вас, если он окажется убогой харчевней, я пристрелю вас на месте.

– Прошу покорно! – говорит водитель и жмет на газ.

– Стойте! Что это за машина? Куда мне девать ноги?

– Может быть, мсье будет угодно лечь на бок, – говорит таксист и ухмыляется. – Или, может, сядете на пол и положите ноги на сиденье.

– Пожалуйста, не наглейте! Я мексиканец! Поехали!

Из зеркальца заднего обзора на меня смотрит смертельно-бледное, осунувшееся лицо – чужое, со сверкающими глазами. С таким лицом невозможно быть молодым. Мне двадцать шесть лет…

Мы летим по Большим Бульварам, сверкают яркие вывески – пульсирует жизнь. По тротуарам течет людской поток. Фигуры стройных женщин возникают, проскальзывают мимо и исчезают в толпе. Такси не открыто, а закрыто.

– Эй, водитель, остановитесь! Откройте крышу!

– Для чего? Сейчас ведь не лето?!

– Я вас не спрашиваю, какое сейчас время года, а прошу открыть эту штуку.

– Немного дождит, мсье.

– Не говорите мне об абстрактных вещах. Мне нужен воздух. Заметьте себе это, вы, невыносимый тип. Разумеется, я все оплачу.

Он откидывает крышу.

Чертовски холодно. Он смотрит на меня с недоверием.

– Вы американец, мсье? Тогда я знаю один блестящий трюк. Вы покупаете одну-две бутылки шампанского и набор рюмок. Из каждой рюмки вы выпиваете только раз и затем бросаете ее мне в голову. Каждый раз это будет стоить пять франков. Я тем временем продолжаю ехать, естественно.