Моногамия - [59]

Алекс большую часть времени спит, а когда не спит, делает всё, что я скажу. Такая покорность согревает меня, придаёт мне сил и уверенности.

Ещё через неделю доктор Тони на контрольном осмотре объявляет нам о начале лечения.

— Валерия, я рассчитывал на вас и не ошибся: результат ваших стараний превзошёл мои ожидания. И это прекрасно, потому что теперь у нас больше шансов выйти сухими из воды. Алекс, вы обязаны жизнью это леди.

— Я знаю — он отозвался едва слышно, так, будто для него это не значило ничего. Он смотрел в окно, и его как будто не было с нами.

Тони посмотрел на него с осуждением. Он не понимал.

— Мы начинаем лечение препаратами химиотерапии и облучение по одному курсу. Я думаю, этого хватит. Алекс, придётся туго. Вас будет тошнить, возможна рвота и головные боли. И конечно, у вас выпадут волосы. Но всё это пройдёт сразу после окончания лечения, которое, у меня есть все основания полагать, будет успешным. Вы прошли уже большую часть пути, осталось ещё немного. Я верю в вас! — он улыбнулся, мне.

Я была счастлива, а Алексу, казалось, было всё равно.

Avril Lavigne — Let Me Go ft. Chad Kroeger

С началом лечения он снова начал терять с таким трудом набранный вес, он почти не ел, и его рвало, практически постоянно, и он очень тяжело переносил всё это. Я снова нервничала и звонила Тони по нескольку раз в день. Но Тони знал, что будет так плохо и терпеливо отвечал на мои звонки и вопросы: всё дело в перенесённой пневмонии и невероятной слабости Алекса, он пережил то, что не переживает почти никто, и было бы удивительным, если бы после этого он вдруг стал крепким. Онкобольные почти никогда не переживают пневмонию, она убивает их неумолимо, жестоко.

Спустя где-то месяц после начала лечения Алекс вообще перестал принимать любую пищу: всё, что, так или иначе, попадало в него тут же или через время выходило обратно.

Он стал таять на глазах и терять силы. Я боялась, что он умрёт от истощения, и Тони назначил ему поддерживающие медикаменты через вену. Теперь жизнь в нём поддерживала глюкоза и синтетические витамины, вводимые внутривенными инфузиями: вместо обедов и завтраков у нас были капельницы, и я сидела всякий раз рядом, держа его за руку, и молилась, чтобы они дали ему сил, чтобы они поддержали в нём жизнь, пока этот кошмар не закончится…

У него падали волосы, и я сама обрила ему голову, но даже это не уродовало его. Его черты лица были такими нежными и правильными, что ни бледность, ни лишение волос не убили его красоту, теперь она будто была острее, чётче. Обнажённая красота, она вся в его глазах, скулах, в изгибах нежных губ… Мы почти не говорим, мы общаемся взглядами, они долгие, чувственные, в них больше слов, чем в самих словах.

Меня трогает его покорность и отсутствие страха и стыда, того, который раньше заставлял его прогонять меня. Алекс смирился и, я думаю, в душе он был счастлив, что я осталась, что я с ним. Внезапно, как-то совсем вдруг, неожиданно для себя самой я осознаю, что кроме меня, у него никого нет… Есть конечно Мария, и она приезжает часто, привозит продукты, лекарства, готовую еду для Алекса, которую он не ест, но должна же она проявлять свою заботу хоть как-то… Но она не может быть с ним постоянно, как я — у неё дети… А я своих бросила, именно Бросила, с большой буквы Б. Она — хорошая мать, а я — плохая: у меня в жизни вдруг оказалось нечто более важное, чем мои дети… Конечно, всё то, что делала я, могла бы выполнять и сиделка, и Мария часто настаивала на этом, но вряд ли профессиональная сиделка стала бы кормить Алекса с ложечки, выдумывать разнообразие, чтоб только накормить его, обнимать его, когда ему совсем плохо, говорить ему поддерживающие слова именно тогда, когда они действительно ему нужны, дарить ему своё тепло и нежность, отдавать ему свои силы, быть на страже его лечения, следить за ним и при каждом отклонении настойчиво вызванивать доктора, чтобы убедиться, что все ухудшения укладываются в рамки медицинского понятия «пределы нормы»… Как объяснить ей, американке в третьем колене, что в такие моменты не сиделка нужна Алексу, а близкий родной человек, что в болезни, особенно такой жестокой как эта, ему нужно тепло и забота, поддержка, а не протокольная помощь, строго описанная по пунктам в контракте на оказание услуг…

И я дарила ему нежность, всю какая была во мне, а было её много, как выяснилось, очень много. Она копилась долгие годы жизни с нелюбимым мужем. А ведь я не жалела её, просто она никому не была нужна. Теперь в ней купался другой, он утопал в ней, словно в ласковом белом облаке, он исцелялся в моих руках, словно младенец в священной купели.

В дождливый вечер мы были одни, Алексу полегчало, тошнота отпустила его, он, ослабленный, лежал в своей спальне на боку, обнажённый по пояс, худой, обритый. Я легла рядом, не касаясь его, мы смотрели в глаза друг другу. В его глазах была усталость и ещё что-то необъяснимое, что-то, что волновало меня, заставляло трепетать. Этот момент запечатлелся в моей памяти, он был наполнен особенным смыслом для нас обоих.

Я коснулась его плеча, там, где начиналась татуировка, и провела ладонью по ней, Алекс закрыл глаза, наслаждаясь моей скупой лаской. Вот, оказывается, что нужно ему, ласки! Для такой холодной женщины, как я, это оказалось открытием… Я придвинулась ближе, настолько, что могла слышать его дыхание и ощущать тепло его тела. Не открывая глаз, он вдруг обнял меня медленно в таком нежном порыве, что у меня навернулись слёзы, и это не была жалость или боль, это была любовь… Моя любовь к нему, та самая, которой он так жаждал когда-то…