Моногамия - [192]

— Разве ты не знала, что это моя любимая футболка?! — негодовал он.

— Но мистер Алекс, на неё уже страшно было смотреть! У вас полно одежды, такой красивой, новой! Зачем вам эта старая футболка? Мне даже стыдно её было людям отдавать, я бы её совсем выкинула!

— Эстела, её Лера мне подарила!

Когда я услышала это, меня словно полоснули лезвием по сердцу… Тогда я впервые поняла, какое огромное значение имеет для Алекса моя забота о нём. Несчастная, старая, полинявшая футболка, он собирался хранить её вечно, потому что это единственная вещь, которую выбрала для него я…

Возможно, когда — то он и сам сомневался в том, что именно я — тот человек, который достоин его, который предназначен ему, с которым он проживёт счастливо свою жизнь. Но моя забота о нём в его болезни, моя поддержка, моё плечо и моя помощь убедили его окончательно в правильности уже совершённого когда-то выбора. Думаю, именно поэтому он и решил привести меня в свою жизнь в одностороннем порядке, невзирая на мои желания и мои принципы, на обстоятельства, на преграды. Ведь за счастье нужно бороться бесстрашно, не боясь потерять, оступиться, наделать ошибок… Ничто не падало ему в руки само, ни блага, ни удача, ни успех: он всего добивался своим упорством и трудом, но делал это легко, почти всегда…

Мы лежим в полумраке залитой лунным светом спальни, мы устали, мы занимались любовью, но всё ещё не можем оторваться друг от друга. Я провожу легонько пальцами по его руке от запястья до локтя, и ощущаю под ними десятки безжалостных порезов, в некоторых местах это даже не порезы, а сросшиеся клочья — так отчаянно он пытался лишить себя жизни. Он забирает руку и разворачивает её тыльной стороной к простыни, не хочет, чтобы я трогала его там, я знаю, ему стыдно и больно за это проявление слабости в минуту отчаяния, ведь мужчины так не поступают. Он хочет забыть об этом, но не я. Я буду помнить всегда, ведь это моя ошибка, это я довела его до исступления своей упорной обидой, своим стремлением всегда отвергать его. Имела ли я право так обижаться за ту боль, которую он причинил мне? Я не знаю и сейчас ответа на этот вопрос, но уверена в одном: он выбрал меня из трёх миллиардов женщин на планете, и моя миссия в этой моей жизни заботиться о нём, несмотря ни на что, оберегать его и любить. А я едва не убила его своей холодностью, своей отрешённостью, своим пренебрежением к его чувствам, к его душе, самой красивой на всей планете.

Birdy — 1901

Однажды, одна из моих студенток подошла ко мне и сказала:

— Вы, наверное, очень счастливая!

— Почему?

— У вас такой красивый муж!

Я засмеялась от такой прямоты и непосредственности этой неопытной девочки — первокурсницы, что у них в головах в этом возрасте: мальчишки — смелые, дерзкие, юные красавцы. Потом, подумав, я ответила ей:

— Ты знаешь, я действительно очень счастлива, но не потому, что он красивый. Внутри у него красоты гораздо больше, чем снаружи, и поверь, столько я не видела ни у кого. Главное то, насколько красива душа у твоего избранника!

И она тоже улыбнулась мне — я знаю, ей понравился мой ответ, и искренне надеюсь, что он поможет ей сделать свой единственный правильный жизненный выбор.

Если когда-то я и видела настоящую семью, такую, какую нарисовал мне Алекс однажды в Париже в прокуренной баловством комнате, то сейчас, в этот период нашей жизни это была именно она: безграничная любовь друг к другу, только поддержка и только забота, бесконечная нежность и настоящая гармония.

— Алекс я хочу с девочками с йоги развлечься в пятницу, решили устроить девичник в караоке — баре. Ты не против?

— Я? Нет! Только… я освободил вечер, думал, мы поужинаем где-нибудь вдвоём…

Поразмыслив несколько секунд, чего мне хочется больше: пьяного караоке с подругами или вечер с Алексом, я решила, что последнее определённо притягательнее, и ответила:

— Ладно, тогда я позвоню, предупрежу, чтобы на меня не рассчитывали…

— Нет-нет! — поспешно останавливает меня мой красивый муж, нежно трогая за запястье. — Ни в коем случае! Если договорилась — иди!

— Ты ради меня перенёс свои дела, я лучше побуду с тобой!

— Прости, что я так сказал! Сейчас подумал, у тебя и в самом деле почти нет друзей, всегда только мои… Я освобожу для нас другой вечер, а в этот поработаю дома. Иди! Обязательно иди! Развлечёшься, развеешься!

— Хорошо. Ты точно не обидишься?

— Нет! Что ты! Конечно, нет!

В субботу в пять я уезжаю из дома, за час добираюсь Сиэтла, и, причалив на пароме к берегу даунтауна, внезапно понимаю, как сильно хочу домой, к Алексу. Дети сегодня вместе с Эстелой уехали к Марии и заночуют там — мы могли бы побыть наедине, Алекс понял это, а я нет, и теперь он остался совершенно один дома. Теперь мой муж почти ни с кем, кроме Марка, не общается, единственная его постоянная компания — я и дети. Не выезжая с парома, оплачиваю обратный путь в кассе и плыву обратно. Дома я очутилась чуть позже семи, уже совершенно стемнело, похолодало, в воздухе пролетали вначале редкие, а затем и частые снежинки. Ветер кружил их вихрями, и в открытых витражах нашего дома это зрелище выглядело завораживающе сказочно.