Моногамия - [181]

Впечатления от плавания на ней поистине захватывающие, особенно в тот момент, когда рулевой глушит моторы, разгоняющие её, и она скользит по водной глади на немыслимой скорости, гонимая ветром, с расправленными парусами, словно крыльями. В эти мгновения забываешь обо всём и наслаждаешься моментом, весь мир перестаёт существовать, только ты, скорость, море, ветер и паруса…

Я полностью разделила восторг Алекса по поводу этой дорогой игрушки, но он, похоже, серьёзно озадачен её управлением. Особенно учитывая тот факт, что он и инструктирующий его рулевой не понимают друг друга…

— Может тебе взять рулевого со знанием английского? — робко спрашиваю я, стараясь сдержать улыбку.

Алекс нервно бросает:

— Разберусь и так. Это не первая яхта в моей жизни.

— Но первая парусная, не так ли?

— Нет не первая, в юности у меня была как раз парусная.

Про юность Алекса я почти ничего не знаю. Ну, кроме того, что рассказывала мне его сестра. Сам он никогда и ничего не хочет говорить, я спрашивала много раз его — сразу меняет тему.

— Ну, ну, — говорю, — удачи тогда. Понадоблюсь — зови, — и ухожу, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

Но Алекс, теперь уже мой Алекс, невообразимо упорный. Он часами изучает инструкции в сети, читает форумы любителей, разбирает схемы. Изо дня в день, пытается и пытается, не сдаётся, точно как в том видео на его компьютере.

И вот мы сами идём во французский Канн под парусами. Наша яхта, словно большая, теоретически опасная и недоступная, но уже одомашненная кошка, послушно выполняет все приказы. И приручил её Алекс! Я горжусь им.

Внутри у нас шесть огромных кают, кухня, столовая, общая зала с мини-бассейном, и несколько террас и балконов. Целый дом под парусами! Догадываюсь, почему Алекс так любит яхты, они похожи на дома, только эти дома ещё умеют летать по воде, и как волнительно! В этом доме мы одни, мы вдвоём и наши дети, все четверо. Шестнадцатилетний Алёша в полнейшем безудержном восторге от всего путешествия, но в особенности от яхты. Он тоже старается освоить её, но ему легче, потому что Алекс лучший педагог в мире. Он объясняет всё всегда предельно просто и понятно, так чётко, что его может понять даже младенец. Подозреваю, это одна из причин, почему мои дети так обожают его: ведь с Алексом новое познавать так легко и так увлекательно.

Канн прекрасен, но в целом не слишком отличается от курортов Коста Бравы в Испании, где мы жили до этого. Мы живём в марине на своей яхте, днём гуляем по городу, бывает, загораем на пляже.

London Grammar — Wasting My Young Years

Бриллианты… их тут много и у меня их тоже много. Алекс постоянно что-нибудь цепляет на меня. Я прошу его:

— Остановись, мне не нужно столько, потрать эти деньги на детей.

— Я не знаю, что сделать, чтобы ты перестала уже, наконец, грустить!

— Я не грущу, я расслабляюсь так.

Но это неправда, я скрываю от него кое-что. Меня уже гложет в полную мощь его признание, сделанное не так давно, но осознанное мною окончательно только теперь: он сказал, что хотел моего полного понимания того, как ему было больно. Выходит, эти два невыносимых года, невыразимо болезненных, тёмных, душераздирающих, были созданы им намеренно… Он причинил мне нестерпимую боль, он безжалостно мстил мне, раскрывая мои глаза на то, каково это…

Допустим, он испытал всё то же по моей вине, но я не сделала ничего умышленно. Моей целью всегда была защита близких, причинить кому-то из них боль — вот, что пугало меня всегда и останавливало мои порывы. Просто тогда Алекс не входил в круг моих близких, он был… любовником!

Я не могла понять, как можно сделать такое с тем, кого любишь… Он знал, что я чувствую, он мог прекратить это в любой момент, но не останавливался целых два года, долгих, невыносимо долгих мучительных два года… Помню, когда я увидела впервые беременную Габриель, и поняла, что обратной дороги уже нет, мне словно без наркоза вырезали сердце… Потом его дыхание на моих губах в полумраке мансарды и снова её беременность от него… Снова нестерпимая боль. Моя душа истерзана, изорвана в клочья, моё тело так исхудало, что до сих пор не может набрать вес. Не знаю, чем вообще обернутся для меня все эти потрясения, унижение на вечеринке, мои совершенно искренние намерения покончить с собой, из каких остатков я собрала свою личность, чем я живу, чем дышу теперь? Моё тощее тело нежится под лучами сентябрьского солнца на фешенебельных курортах, в моих ушах, на шее, на пальцах, в спальне в шкатулке бриллианты, изумруды, платина и золото, я потеряла им счёт, в моих шкафах дорогие тряпки, а внутри меня пустота… Где моя душа? Что с моей личностью?

И это сделал человек, которого я люблю всем своим сердцем, за которого я готова отдать свою жизнь, без которого я погибаю, и который просит меня не бросать его, потому что сам испытывает всё то же самое… Как он мог сотворить со мной такое? Не могу, силюсь, но не могу понять: как такое возможно?

Я гоню эти мысли от себя прочь, страшусь их, знаю, на что они способны. Запрещаю строго себе думать. Помогает алкоголь, и я, похоже, пристрастилась к нему, от Алекса это не ускользает: