Моногамия - [179]

Бросаюсь к нему, и прижимаюсь лицом к его груди, он резко хватает меня и целует беспорядочно, мне кажется, он дрожит, и этой дрожью из него выходит что-то непонятное мне, то, что он скрывает.

— Не думай об этом, прошу тебя, умоляю тебя! Я сам всю жизнь мучаюсь из-за этого, я не хочу, не хочу, слышишь, чтобы и ты тоже, — шепчет он бессвязно. Мне кажется, он говорит и не со мной даже, а с самим собой.

Но я понимаю, о чём он. Подтверждение моим догадкам я услышу из его уст очень скоро, всего неделю спустя, на живописном пляже в Испании:

— Ты такая красивая, и я с ума схожу по тебе! И ты всегда будешь для меня такой, даже в сто лет!

— Так много приятных слов! Ты раньше не говорил ничего подобного…

— Мы ведь договорились теперь говорить всё о своих чувствах. Мне бы тоже хотелось услышать что-нибудь приятное от тебя…

— Что, например?

— Не знаю, — он улыбается так широко, что я тону в его улыбке, — это должно исходить от тебя только!

— Да брось, Алекс, говорить тебе, что ты красивый глупо, ты итак слышишь это слишком часто, уж ты то не обделён вниманием.

Он усмехнулся, и сказал:

— Что ты чувствуешь, когда Марк подкатывает к тебе?

— Ммм… неловкость…

— Вот именно. Теперь представь, что я чувствую от всех этих… знаков внимания, если учесть, что меня интересует только один человек, и так было всегда.

— Я ощущаю смущение и неловкость, и всегда нахожу нужные слова, чтобы дать понять человеку, что он мне не интересен. А ты спишь со всеми.

Его лицо меняется, становится жёстким, болезненно отрешённым. Он молчит, потом, спустя время, тихо говорит:

— Зачем ты делаешь это?

— Что именно?

— Мы только что помирились, зачем ты всё разрушаешь снова?

— Мы и не ссорились во-первых, в том, что случилось между нами виновато взаимное непонимание и отсутствие доверия у обоих. А во-вторых, я не хочу ссориться, я пытаюсь как раз понять тебя. Ты сказал, нам нужно говорить о чувствах. Вот я и говорю: твоя привычка спать со всеми подряд сводит меня с ума, не даёт мне покоя. Именно из-за неё я и не могу и, наверное, не смогу никогда полностью доверять тебе. Куда же нас смогут привести такие отношения?

Он молчит, потом тихо сообщает:

— Когда я с тобой, этого не происходит.

— Чего этого?

Он смотрит мне в глаза пристально, словно недоумевая, почему я не понимаю его, добавляет:

— Я не вступаю ни с кем ни в какие отношения и особенно в сексуальные.

— Почему?

— Что почему?

— Почему ты так ведёшь себя только когда ты со мной?

— А какая тебе разница? Технически, тебя это вообще не должно волновать, то что было у меня до тебя или без тебя.

— Технически да, но практически твои бывшие повсюду, и ты представить себе не можешь, как это бесит и удручает! Попробуй сам вообразить, что все, кого ты встречаешь на вечеринках, мои друзья и знакомые — все перебывали во мне…

Тут я наблюдаю за тем, как меняется его выражение лица, и получаю истинное удовольствие, потому что на нём вначале удивление, затем отвращение и уж потом страх, паника, глаза его смотрят пронзительно в упор, он не знает, что мне ответить, я застала его врасплох. Отворачивается.

— Ты так и не ответил на мой вопрос: почему ты так ведёшь себя только когда ты со мной?

— Это сложно понять.

— У меня много недостатков, но только не скудоумие. Ты мне скажи, а я уж попробую разобраться.

— Это слишком личное и грязное, чтобы копаться в этом.

— Всё равно я хочу знать. Ты обещал, что и сам будешь открытым. Если ты не можешь, как же я смогу тогда?

— Ты давно, видимо, хотела поднять эту тему? — он взглянул на меня искоса, как затравленный зверь.

— Не представляешь себе как давно.

— Почему не спросила?

— А ты бы ответил?

— Если бы знал, что для тебя это так важно, то да.

— Ну так ответь сейчас!

— Хорошо. Но смотри, не пожалей об этом.

— Ни в коем случае.

И он не глядя, тихо говорит:

— У меня есть определённые проблемы с… ну, назовём это «ментальным здоровьем».

Я молчу. Жду, что ещё он скажет.

— Я лечусь у специалиста много лет. Но, по большому счёту, это лечение мне не помогает. Мне помогаешь только ты, — тут он смотрит на меня, оценивая, как я реагирую.

— Допустим, но ты так и не сказал главного. Почему ты спишь со всеми?

— Не так, не со всеми, а с теми, кто этого хочет от меня.

— Это как?

— Это так, что инициатива никогда не исходит от меня.

— То есть ты не выбираешь никого?

— Нет.

— Ты сам не хочешь никого?

— Нет.

— Как это так?

— Вот так, если женщина хочет, я просто даю ей это.

— Я не понимаю. Как так можно?

— Оказывается можно. Как видишь. У меня есть склонность к суициду, так считает мой психотерапевт. Отсюда это и идёт.

— Как связана эта склонность с распущенностью?

— Это не распущенность, ты не понимаешь.

— Не понимаю, объясни чётко, зачем ты это делаешь.

— Тут не уместен вопрос «зачем?», только «почему?». А на него я уже ответил.

— Алекс, меня достали эти загадки уже, объясни так, чтобы я поняла.

Он молчит, потом совершенно безжизненным голосом произносит:

— Я не воспринимаю себя, как… себя. Бывают периоды, когда не понимаю, что я здесь делаю. Одним словом, не вижу никакого смысла в своей жизни. Иногда ненавижу своё тело, и мне необходимо избавиться от него, тогда раздаю его всем, кто этого хочет. Это помогает мне. И мне наплевать на то, что с ним будет. Если женщина хочет его — она просто получает, но меня в нём нет в такие моменты.