Монета желания - [76]

Тот только усмехнулся, зная, что при первой встрече Потап производит впечатление человека молчаливого, — но зато в кругу друзей плотник был говоруном хоть куда. Не желая, однако, сплетничать за спиной товарища, Петр ничего не сказал, и вновь потянулся за кружкой.

«Эх, жаль супружница его не увидит, как муж слюной плеваться начнет, — подумал Ипатов. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как ниспровергнуть в грязь того, кто считался героем или праведником. — Но не беда, все едино привезут его домой, связанного, с зеньками безумно выкаченными да волосами всклокоченными». Представив, как будет выглядеть Петр, боярин пришел в прекрасное расположение духа, и не заметил Федотку, что пересел поближе к кожевнику.

Правая рука Клыкова давно и с завистью поглядывал на содержимое кружки кожевника. И хотя Григорий строго-настрого запретил ему попрошайничать у друзей, корочун воспользовался отсутствием хозяина, чтобы попробовать чудесный травяной чай, приготовленный по рецепту Аграфены.

— Дозвольте-ка попробовать, — сказал корочун, об истинной природе которого никто из присутствующих, однако, не подозревал. — Уж больно запах хорош.

Он мягко, по-кошачьи, вытянулся вперед, перехватил у Петра кружку так, что тот даже не заметил, и в один присест осушил. Все тело его содрогнулось, глаза вспыхнули ярким красным пламенем, но, к счастью для Федотки, собравшиеся внимания на это не обратили, а кто и заметил — приписал отблескам костра.

— Эх, знатен у вас чай, — сказал он. — Ладно, и, правда, спать мне пора.

Всю ночь ждали боярин и Трофим, что из шатра Клыкова раздадутся дикие вопли, и караульные кинутся вязать сумасшедшего. Но никакого действия на корочуна ядовитый отвар не возымел. Лечебные травы, собранные с любовью Аграфеной, пересилили действие яда. С того дня каждый вечер Федотка подсаживался к Петру и просил лечебного чаю, отчего запас сбора быстро истощился. Ипатов же на следующий день обнаружил, что в тех местах, где он тер руки о штаны, и правда образовались дырки, — а потом много раз спрашивал себя, долго ли расхаживал по лагерю в непотребном виде, и не сложили ли об этом слуги какой-нибудь оскорбительной присказки или куплета.

Аграфена стояла на коленях перед киотом. Лампады, освещавшие его, были единственным светом в комнате, в которой уже сгустился вечерний мрак. Стиснув руки, страстно молила Божью мать помочь Петру и его товарищам в далеком их странствии, оборонить от бед Спиридона, Алешу, Потапа с семьей, всех добрых людей. Для себя не просила ничего, только бы близкие были живы, в том и счастье.

Она всматривалась в строгое и нежное лицо на иконе, по которому пробегали свечные блики, и казалось ей, что лик меняет выражение, прислушиваясь к словам молитвы. Глаза наполняются светом, живой взор проникает вглубь сердца, выражая сочувствие и ободрение. Казалось Гране, что слова ее, от души идущие, одно за одно цепляясь, вознеслись легкой ниточкой к небу, услышаны, и ничто уже не грозит тем, за кого просила она.

После молитвы тяжесть отступила от души, Аграфена, перекрестившись, поднялась с колен, принялась было прибирать в доме — да незачем, и так чисто, все на местах. Озорник Алеша ничего не разбрасывает уж третий день — гостит в деревне у дальней родни Потапа. Петр со Спиридонкой вещи порой разбрасывали, как ни попадя, за что часто доставалось им, а теперь не хватает этого беспорядка.

На столе, под чистым полотенцем, отдыхают пироги. Относит их сестрам-старушкам, живущим в бедности, но не озлобившимся, нищетой не возгордившихся, благодарных за все, что делает для них Аграфена. Они все не решаются поверить своему счастью и переехать в дом, куда пригласил их купец Клыков.

Часть выпечки предназначена Катерине, жене Савелия, пропивающего все, что наработает, оставляющего и жену, и детей голодными, но с синяками да со слезами от каждодневных обид. Сама Катерина почти не плачет — долгие годы притупили остроту горя, сломали, иссушили те ростки надежды на любовь мужа, что зеленели вначале в ее душе, молодой, открытой новой, взрослой жизни с человеком, который мнился опорой и заступником.

Аграфена прошлась по комнатам, накормила и приласкала кота Алешкиного, подложила дров в печь, ответившую ярким огнем, треском смолы, звучавшим как благодарность за заботу о непотухающем пламени.

«Заканчиваются дрова, что Петр со Спиридонкой уложили в сенях, — мелькнула мысль. — Днями нужно идти к поленнице. Господи, как долго их нет, как тяжело ожидание. Не может с ними ничего случиться, молитва оградит их, да ведь и посланы они за добрым делом».

В теплом углу, возле печки, где всегда была теплая вода, и где за занавеской мылась семья каждый день, когда не топилась баня, Аграфена налила таз, решив вымыть волосы. Это всегда было делом нелегким, их нужно было мыть, стараясь не запутать, распущенные, они светлым золотом заполняли таз, не помещаясь, расплескивали воду.

Петр любил смотреть на это плескание, помогал вытирать шелковые пряди, смеясь и целуя жену, частенько, когда дом бывал пустым, утаскивая ее в спальню, раздевая по пути, так что она оставалась только в белом тюрбане на голове, розовая от смущения.