Монастырские утехи - [28]

и лицо, чтобы внушить страх зверью. Я где-то о таком читал.

— Может быть,— согласился рассказчик,— но от этого свет не стал менее волшебным.

   И он потер лодыжку, вспоминая о давней боли.

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

   Сражения за то, чтобы стяжать поместья как можно больше числом и землею, тоже имели

своих героев. Одним из них в нашем уезде был грек, я путаю всегда его фамилию, что-то с

...опулос на конце.

   Он поселился здесь совсем ещё молодым человеком. Трудолюбивый и не знающий устали,

богатый, на редкость смышлёный и необычайно смелый, он мало-помалу перешёл от аренды к

собственности, нажил в согласии с законом имение свыше ста тысяч погонов[8] в сердце

Олтении, земли мягкой, чёрной и жирной, как икра. Шею поместья украшало ожерелье озёр и

реки, кишевшие рыбой, затылок обвивала широкая лента лесов белой акации, преграждавших

путь нашествию дюн со стороны Дуная, плечи его были расшиты виноградом — гордостью

этих мест, посаженным по руслам пересохших рек, которые были куплены вместе с деревнями

и всем прочим, стан стягивал пояс пастбищ, на котором откармливалось несметное множество

отменных коров. Райский край! Людей не пугали богатства грека, и никто на него не сердился.

Напротив, все смотрели на его дела как на увлекательное состязание, помещику аплодировали,

ценили его смелость, благословляли победы, хвалили за доблесть, ожидая при этом, когда он

свернёт себе шею. Но грек знал, что он делает. Его жадность не преступала рамки закона. Он

не грабил, не лгал, не обманывал. Он бил честно. Его противники другие землевладельцы, из

чьих рук он вырывал поместья, признавали, что он брал их по праву: неоплаченные долги,

опротестованные векселя, аукционы, банкротства, нерадивые наследники... и многие другие

обстоятельства, благоприятствовавшие яростному вояке в его борьбе за богатство; но

карточные выигрыши — ни в коем разе.

   В атаках столь славных битв за добро ни он сам, ни окружающие не заметили, как ему

стукнуло семьдесят. Для себя и для людей он оставался всё тем же; рослым, сухощавым, но

крепким, красивая голова с вьющимися чёрными волосами, высокий лоб над карими глазами,

властная линия носа, шелковистые усы, под которыми улыбался тонкий рот и смеялись

сохранившиеся в целости зубы; и всё лицо обрамляла могучая подкова бороды...

   Он был так занят, что и не помышлял о женитьбе. По большей части жил он в деревне, в доме,

похожем на замок, и оттуда правил своей империей: вначале пешком или верхом в

сопровождении управляющих, потом в двухколесном экипаже, позднее в жёлтом кабриолете и,

наконец, в пролётке с мягкими венскими рессорами. Хозяйство его обычно вела любовница,

иной раз хорошенькая жёнушка какого-нибудь управляющего, которую он вскоре заменял

другой, иногда просто служанка, тщательно отобранная, которая в свою очередь уступала

место очаровательной официантке или барыньке, взятой вместе с новым куском поместья.

   Как-то раз приютил он певичку из кафешантана. Этой удалось продержаться подольше, почти

два года. Он избавился от неё с трудом благодаря другу, бедному адвокату, который за

несколько тысяч лей подрядился свести её с ума и бежать вместе с ней к черту на рога.

   С тех пор он поумнел и держался всегда ступенькой ниже: то были экономки, горничные,

служанки, кастелянши, самое большее — белошвейки из города, которые сменялись у него

каждые два-три месяца, обновив и приведя в порядок его бельё. Долгое время, в разгар борьбы

за землю, он редко ездил в город, где был у него большой дом, разве что ради процессов в

трибунал — из-за купчих, политических собраний или выборов. Тогда открывался его дом,

устраивались приемы и давалось несколько великолепных обедов для властей, префекта,

городского головы, высших должностных лиц, парламентариев и других сановников, а

также друзей, оказавших услуги в покупке имений, и адвокатов-кутил.

   За обедом прислуживала его очередная экономка, привезённая из деревни. И это не случайно;

никто его не осуждал, никто не был задет. Все протискивались к нему, обнимали его,

досаждали ему и воздавали ему почести. И какое им было дело до маленькой невидимой тени

— любовницы, раз герой был так велик: верных сто тысяч погонов земли, а то и более.

   Потом он хотя и не насытился, но поизрасходовался и потому не мог уже прикупать землю,

и стал наезжать в город, в особенности зимой, когда там гастролировали театральные труппы или

какой-нибудь цирк. Делал он это не столько из любви к искусству, сколько для того, чтобы

выбрать себе актрису, которую фрахтовал на сезон: он запирал её в имении, где она жила до

весны, когда начинались работы, тут он её отпускал и брал другую, посвежее, на следующую

зиму; с актрисами затруднений не было — этим перелётным птичкам он делал крылья из

банкнот, и они радостно улетали в освещённый и роскошный Бухарест, сытые по горло скукой

в имении и непролазной деревенской грязью.

   Город, в восторге от его мужских подвигов, галдел

— Нет, вы видели — вот чертов грек! Совсем не стареет!

— Молодец! Так и нужно жить. Не как мы — под каблуком у жён...

— Всё ещё держится ...опулос!

   Что же ему не держаться: еда хорошая, воздух свежий, деревенский, движение, размеренная