Монастырь (Книга 2) - [2]

И тут он понял, что то странное мыслительное оцепенение, владевшее им с полуночи, внезапно куда-то исчезло. Опять появилась воля, желание действовать, мир из воспринимаемого непосредственно превратился в мир осознаваемый.

— Всем осужденным разобраться по бригадам и приготовиться к съему с промзоны!

— Пронесся над промкой голос ДПНК, звучащий сразу из нескольких репродукторов.

Зеки зашевелились. Майор услышал, наконец, как арестанты начали переговариваться. Или он просто не обращал внимания на эти тихие шепотки, обсуждавшие события прошедшей ночи? Лишь после этих слов ДПНК Игнат Федорович, потеряно стоявший около поддонов, смог, наконец, отвести от них взгляд.

— Эх, накрылся наш план! — Горестно вздохнул капитан Князев, стоящий, как оказалось, рядом с оперативником. Лапша, провалившийся в осмысление непонятного своего состояния, из которого он только что выпал, удивленно взглянул на капитана, не понимая о чем тот ведет речь. И лишь через несколько мгновений до кума дошло, что план, о котором говорит Николай Терентьевич — производственный.

Годы службы притупили в Лакшине чувство сострадания, но не настолько, чтобы думать лишь о производстве и премиях, как это делал начальник промзоны, или исключительно о сборе оперативной информации.

Не ответив, Игнат Федорович пошел прочь. Напряжение ночи постепенно уходило, исчезало и ощущение правильности своих действий, владевшее оперативником последние часы. В какой-то момент куму отчаянно захотелось спать, он даже сделал в нагрянувшей полудреме несколько неверных шагов, налетел на какого-то зека, и эта встряска вернула Лапше самообладание.

— Простите, гражданин майор. — Арестант, громыхнув кандалами, посторонился.

Лишь через пару шагов оперативник нашел в себе смелость обернуться. Нет, не было там, позади, никакого строя кандальников, никаких конных полицейских в высоких меховых шапках и с допотопными винтовками, никаких телег с чахоточными и доходягами, лишь нестройная колонна арестантов, медленно двигающаяся на пути к вахте, отделявшей жилку от промки.

Поджав губы, Лакшин тихонечко хмыкнул, списав мелькнувшее перед его взором видение на усталость. Но другая часть сознания оперативника требовала не поддаваться самообману, уверяя, что виденное действительно имело место. Этот бессмысленный внутренний спор завершился лишь когда Игнат Федорович осознал, что стоит перед дверью своего кабинета и рыщет по карманам в поисках ключа.

Поняв, что он сам и его поведение перестают быть осмысленными, майор резко развернулся и широкими быстрыми шагами пошел по направлению к вахте. Всю дорогу до своего дома Лакшин пытался ни о чем не думать, понимая, что это нанесет непоправимый вред итак уже перенапряженному рассудку. Но память все равно подсовывала то призрачных всадников, то рукопашную ночную атаку, то цепочку изможденных кандальников, то таинственные кровавые письмена на стенах гравитационного реактора.

Понимая, что уже бредит, майор стремился к своей постели, надеясь, что несколько часов сна смогут избавить его от неправдоподобно жизненно-ярких галлюцинаций.

Сил на анализ этого, совершенно неестественного для Лакшина состояния, у него уже не было и кум, сбросив прямо на пол испачканные китель, брюки и рубашку с намертво прицепленным к ней галстуком, повалился на кровать и моментально отрубился.

Но и сон не принес долгожданного забвения. Вместо отдыха, приятных, ни к чему не обязывающих эротических похождений, к Игнату Федоровичу пожаловали уже знакомые по яви видения.

Он то еле переставлял покрытые язвами ноги, на щиколотках которых грубокованные железные обручи уже несколько дней как стерли плоть до кровоточащего и загнивающего мяса, а на него неспешно ехали четыре всадника. Они приближались и становились видны их истинные размеры и одно понимание этой истины заставляло трепетать изможденную плоть, и душа, скрючившись от трепета перед нечеловеческим величием и лицезрением Ужасающего таинства, готова была выпорхнуть из беспомощного тела и присоединиться к одному из Воннств. Причем во сне Лакшину было совершенно все равно, на чьей стороне он будет выступать. Каким-то интуитивным знанием он прозревал, что в этой, последней Битве победителей не будет и его ничтожная лепта не решает буквально ничего.

Осознание собственного ничтожества перед лицом титанических сил заставило его разрыдаться. Но слезы выделялись почему-то очень медленно. Они падали по одной, с равномерными промежутками времени, в какой-то циклопический котел, и звук их падения разносился по всей Вселенной, отдаваясь в голове Игната Федоровича пронзительной болью.

Наконец, сквозь сон, Лакшин понял, что это не слезы, а телефонный зуммер.

Медленно спустив ноги с кровати, кум огляделся. За незашторенным окном вовсю светило воскресное солнце, форма вонючим кулем валялась на полу, а на стене в коридоре тупо и бездушно извлекал пронзительную ноту маленький молоточек, периодически колотящий по двум металлическим полусферам, заключенным в корпус из грязно-зеленой пластмассы.

Поднявшись, несмотря на ломоту в теле и нежелание последнего совершать движения любого рода, кроме закрытия век, майор подошел к аппарату: