Монастырь (Книга 1) - [10]

- Все... - подтвердил нестройный хор зеков.

- С вещами! - криво осклабившись сообщил краснопогонник.

Не успела дверь затвориться, как в хате уже царила какая-то нездоровая суета. Остающиеся в камере со смешанными чувствами зависти и страха наблюдали за сборами уходящих на этап. Сами этапники пытались бодриться, но все равно, неизвестность действовала на нервы. То ли их опять бросят в столыпин и повезут по просторам России, то ли путешествие подходит к концу и впереди - зона.

Сразу после проверки за этапниками пришел старичок-вертухай. Он дотошно проверил всех убывающих, заставляя называть статьи, срок, его начало и завершение и, наконец, построив зеков в коридоре, повел их сквозь бесчисленные тюремные двери.

Кулин шел вместе со всеми, в неровной шеренге, тащил матрасовку и баул, потел. Его вдруг охватило чувство полной нереальности происходящего. Такое же, как и тогда, когда его перевели из КПЗ в Бутырку. Он так же тащил свои немногочисленные вещи, наскоро купленные женой, пахнущие еще свежестью и магазином, и так же ему казалось, что все это случилось не с ним, а с каким-то другим Кулиным Николаем Евгеньевичем, двойником, в тело которого настоящий Кулин попал по странному недоразумению. И это, что происходит с Кулиным-2, его, истинного Кулина, практически не касается.

И тогда, и сейчас, Николай чувствовал себя наблюдателем, неким пришельцем из иного мира, внедрившимся в странное двуногое существо и теперь обитающий в нем, собирая информацию о местной жизни.

Это состояние отрешенности не прошло и когда Николай сдавал казенные шмотки, и когда он сидел в уже знакомой хате для этапников, и когда его, вместе с остальными, погрузили в автозак и вывезли за тюремные ворота.

Личное дело Николая оказалось самым первым в стопке и он, руководствуясь уже усвоенным правилом, "кто первый встал - того и сапоги", устроился у самого выхода из фургона, заставляя всех следующих протискиваться мимо себя. Его пытались сдвинуть, но Кулин, пребывая в отстраненном состоянии, крепко держался за место, понимая, что если его лишат этой позиции, ему не удастся еще разок взглянуть на вожделенную волю.

Едва автозак покинул двор СИЗО, Николай встал. Окошко на волю находилось на самом верху двери и наполовину было перегорожено головой конвойника в полушубке.

Сперва машина шла по старому городу. За редкими прутьями решетки проплывали дореволюционные двух- и трехэтажные домишки. Светились вывески и окна магазинов, сновали вольняки, мужики и бабы, старушки в телогрейках стояли в бесконечных очередях.

Потом промелькнули панельные хрущевки, такие же серые, как и старый город. Тут народа было значительно меньше. Но, через несколько минут, и эти постройки кончились. Автозак покатил по раздолбанному асфальту между прозрачных лесопосадок. В лицо Кулину пахнуло весенней свежестью, запахом талого снега, нарождающейся зеленью. И это дуновение ветра словно произвело тайную алхимическую реакцию, слив Николая и его внутреннего наблюдателя в единое целое.

Встрепенувшись, Кулин обрел способность анализировать. Он по-новому посмотрел на солдата-охранника, увидев в нем не бессловесную фигуру, а некое подобие человеческой личности, с которой вполне можно было бы побазарить.

- Эй, командир!..

Конвоир, сидевший с "калашом" на коленях, лениво повернулся на оклик и процедил сквозь зубы тоном, дающим понять, что ничего хорошего он от этого разговора не ждет:

- Чо тебе?..

- Слышь, командир, куда едем? - продолжил Кулин, придав голосу веселую нервозность.

- Куды надо. - отрезал солдат и отвернулся.

- Да ты чо, в натуре? - не унимался Николай, - Я ж к тебе по-человечески, а ты, блин, хайло воротишь... Рожа твоя казенная!..

Конвойник про себя усмехнулся. Такие базары заводили любые этапники. Одни, слабаки, откровенно лебезили перед солдатом, другие, обозленные на все и вся, сразу начинали с оскорблений, надеясь, что в запале конвойник проболтается, третьи, в которых срочник безошибочно узнавал настоящих блатных, разговаривали спокойно, но несколько свысока. В любом из этих случаев солдату запрещено было вступать в переговоры с осужденными, но на запрет этот, по большей части, игнорировали.

Возможные оскорбления конвоира не трогали, пополнять свой запас блатной лексики и ругательств дальше было уже некуда, да и какие такие секретные сведения он мог открыть настырным пассажирам автозака?

- На трёшку идём... - Солдат демонстративно извлёк из кармана полушубка початую пачку "Ватры". Кулин немедленно протянул сквозь решку коробок спичек.

- А чего за лагерь?

Не спеша прикурив, конвоир вернул спички и, выдыхая густой дым, произнёс:

- Монастырь.

- В смысле?

- Натуральном. Старый монастырь. Стены толстенные, мох, там, плесень всякая. Кусты аж растут. Проклятое место...

- Погодь, погодь... Почему это проклятое?

- Грят так... - Пожав плечами конвойник опять присосался к сигарете.

- А чего там за работы? - просунулся кто-то из-за плеча Кулина.

- Разное. Половина уран копают. Другие - иприт гонят.

- Чо за иприт-миприт? - не унимался любопытный, не понимая, что над ним впрямую смеются.