Монахи. О выборе и о свободе - [53]

Я страшно не хотел уезжать. Потому что за какое-то короткое время до отъезда я вдруг очень отчетливо, предельно ясно ощутил, что вся та жизнь, которая у меня была – по-настоящему счастливая, по-настоящему радостная – она заканчивается. И я понял, что мне, наверное, умереть легче было бы, чем уехать отсюда.

Страшно мне было тяжело. Я молился, зная, что если есть на это воля Божия, то Господь может меня оставить, но если нет – я знаю, что я должен ехать. Главное ведь всегда – быть уверенным, что на то, что ты делаешь, есть воля Божия. Поэтому когда мне здесь было особенно трудно, меня утешало именно это: я знал, что такова была Его воля.

Отец Кирилл не раз говорил: «Ты знаешь – сначала будет буря. Сильная буря. А покой только потом». И еще неоднократно повторял: «Никогда и ни о чем не унывай, когда делаешь что-то ради Бога, потому что Господь даже самого маленького дела, ради Него сделанного, не забудет, не оставит. Утешайся этим».

Как раз в то время, когда мы приехали в Саратов, у отца Кирилла случился инсульт, после которого он так и не смог вернуться к своей обычной жизни, оказался прикованным к постели. Когда я к нему приезжал – он еще мог немного говорить, – он все время говорил об одном и том же: «Только не унывай, только держись, пожалуйста!»

В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!

– За девять-десять месяцев до нашего фактического переезда я где-то прочитал, что скончался правящий архиерей Саратовской епархии, владыка Александр. Мы служили тогда вместе с нынешним епископом Покровским и Николаевским Пахомием (Брусковым) – он как иеродиакон, я как иеромонах – и он, когда мы перед службой встретились, сказал: «А ты знаешь, что умер владыка Александр?» Я сказал: «Знаю». И одновременно мы друг у друга спросили: «Ну и что?» И в этот момент почему-то поняли, что мы поедем в Саратов.

Никаких оснований полагать тогда, что архимандрита Лонгина, нашего настоятеля, по возведении в сан епископа назначат именно в Саратов, не было. Но нам это уже было как бы достоверно известно: мы пришли в келью, открыли какой-то незадолго перед тем вышедший справочник и начали изучать, что вообще в Саратове есть – какая церковная жизнь, какие монастыри? И дальше мы жили с совершенно четкой уверенностью, что мы туда поедем.

О Саратове на тот момент я знал очень немного, например, то что здесь короткое время правящим архиереем, всем, однако, запомнившимся и до сей поры почитаемым, был епископ Вениамин (Милов) [40]. Его «Дневник инока» произвел на меня в свое время очень сильное впечатление. А после него Саратовскую кафедру – тоже недолго – занимал еще один замечательный архипастырь и церковный писатель митрополит Вениамин (Федченков) [41]. Ну и еще я знал, естественно, известную цитату из «Горя от ума» Грибоедова, про «деревню, тетку, глушь, Саратов». Вот, пожалуй, и все… Нет, еще одно знал. Во время войны завод, на котором работала моя бабушка, был эвакуирован в город Энгельс Саратовской области и некоторое время она прожила там. Так что, получается, у меня какие-то корни саратовские были.

Когда мы приехали, мы застали здесь совсем другую церковную жизнь, нежели в Москве, а тем паче нежели та, которая была привычна для нас в том мире, в котором мы жили, то есть в монастыре.

– В чем она была иной?

– Да во всем абсолютно. В практике церковной жизни, в отношении к богослужению, в отношении к вере, к церковному благолепию, к чтению книг, к святым отцам – вообще ко всему.

Когда мы приехали сюда, по большому счету, не было ни одного храма, на котором глаз и сердце бы отдохнули. Все храмы находились в таком состоянии, что боль сердце переполняла.

Я помню, как первый раз пришел в храм в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали», в который был назначен настоятелем, посмотрел на иконы. С одной стороны на клиросе в качестве великомученика Пантелеимона был изображен какой-то эфиоп страхообразный, а весь храм был выкрашен голубой блестящей масляной краской в четырнадцать слоев. В алтаре были какие-то росписи по мотивам Васнецова, такие, что в ближайшее время мы эти росписи со стен алтаря полностью сбили, отштукатурили, а все, что осталось от них, утопили в Волге.

Икона «Утоли моя печали», тоже клиросная, была в том же стиле, что и икона великомученика Пантелеимона, при этом Божия Матерь не просто держала руку у головы, а такое было впечатление, что Она за голову взялась и плачет горько обо всем том, что тут находится. Я, помню, стоял, исповедовал, свыкался-свыкался с этой реальность. и вдруг откуда-то выскочила мышь и помчалась в сторону алтаря. Для меня это было таким апофеозом внешних впечатлений.

Надо сказать, церковная жизнь здесь изменилась очень сильно, в первую очередь усилиями владыки и в какой-то мере усилиями тех, кто трудился и трудится с ним, отчасти и нашими.

К сожалению, не до неузнаваемости, но изменилась сильно.

Плыть по течению воли Божией

– В Саратове мне пришлось погрузиться в сферу деятельности, которая была мне частично знакома, частично незнакома: так, я первый раз в жизни стал настоятелем храма, хотя и небольшого, на тот момент нуждающегося в серьезных достаточно работах – от смены кровли до устройства гидроизоляции. Параллельно с этим буквально из ничего возник наш информационно-издательский отдел, в котором на тот момент я был единственным сотрудником – постепенно он разросся. Сейчас идет строительство второго храма, на окраине Саратова, где я назначен настоятелем.