Монахи. О выборе и о свободе - [18]

Никто не знал толком, что это такое, но интеллигенция часто покупается на такие штучки. Дьявол понимает социальное устроение человека и действует в той терминологии, которая тому близка. В моем случае это было такое избранничество: «Это для избранных. Какой-нибудь рабочий с завода не поймет. А ты же не кто-нибудь, ты высококультурный человек!»

– Вы не чувствовали подвоха?

– У оккультных учителей все очень тонко: во-первых, они всегда ссылаются на правильные вещи, например говорят о необходимости любить своего ближнего, избегать ссор; во-вторых, они косвенно дают понять, что это, мол, одна из областей Божественного знания. Даже в церковь нас отправляли свечки ставить, и Евангелие лежало на столе. Ну, так «и бесы веруют и трепещут»! Вопрос не в этом. Вопрос был в том, как сделать так, чтобы человек из духовного мира предпочел – не Бога.

Сейчас я вижу, что вся эта теория шита белыми нитками. Например, понятно, что духовный мир состоит не только из Ангелов Света, но и из падших ангелов, бесов – а вот это замалчивалось, об этом говорить не любили… Но почему люди покупались? Потому что там была какая-то своя как бы правда.В этом и состоит искусность дьявольских ухищрений, чтобы к правде подмешать ложь. И все было очень серьезно, продумано, поставлено на «хорошую научную основу». Мы составляли гороскопы, занимались хиромантией, а к тому времени как у моего младшего сына Игната был обнаружен рак почки в последней стадии, мы проходили медицинскую астрологию – «коррекцию здоровья по гороскопу».

– Какая злая ирония: вроде бы учились лечить людей, а собственные дети заболевали…

– Да, мои дети очень страдали от всего этого – они переболели чуть ли не всеми болезнями, какие только есть, все больницы Минска были мне известны. Я почему-то – вот удивительно! – не связывала это со своими занятиями астрологией. И даже еженощные кошмары – а ведь я спала только с включенным светом, да еще с ножом под подушкой – не послужили сигналом. В какой-то момент к ножу добавился молитвослов: я выучила «Отче наш» и, просыпаясь от кошмаров, повторяла молитву, – наверное, душа интуитивно начинала понимать, что здесь спасение.

– Неужели и тут вы не увидели противоречия?

– Мне казалось, это временно: еще чуть-чуть, и я найду какой-то «философский камень», и все эти беды пропадут. Самая большая загадка в жизни моей на сегодняшний день – как Господь меня вытащил из этого всего!.. Я последовательно шла в противоположном от Церкви и Бога направлении. Но сейчас я знаю, что искала именно Его – просто не там.

Астрологический этап моей жизни был самым нагнетающим и подводящим к какой-то катастрофе. Я ее чувствовала всем своим существом, знала, что нечто страшное должно произойти.

За три недели до своего обращения к Богу я написала такое стихотворение:

Мое сердце

Сердце спит в оковах скуки —

Видно так ему уютней.

И ничто его не тронет,

Не освободит от плена:

Ни раздумье о печальном,

Ни известие о тайном.

Даже смерти лик ужасный

Ото сна его не будит.

Я от сердца отделилась —

Вот живу, пою, стенаю,

Причитаю, как торговка,

О всеобщем равнодушьи,

Растреклятым спящим сердцем

Ничего не ощущая,

Не мечтая, не страдая,

Зная все уж до могилы.

Как легко мне притворяться,

Что в груди огни и бури!

Это мне труда не стоит —

Все «обманываться рады».

Знаю: с сердцем беспробудным,

С онемевшею душою

Я накличу столько горя,

Сколько прежде не знавала.

Знаю: беды – не ошибки,

Их исправить невозможно.

Где же Тот, Кто не позволит

Злому сердцу умереть?!

Это было в начале декабря 1991 года. А через неделю я узнала диагноз Игната.

К Богу меня привела болезнь сына, это совершенно точно. Это была последняя «кнопочка», на которую Господь «нажал».

– А какой момент был переломным? Почему вы обратили внимание на Православие?

– Вы знаете, я думаю, это был момент, когда Бог меня свел с моими старинными школьными подругами, Ольгой и Еленой, с которыми мы не виделись к тому моменту уже лет шесть-восемь. И вдруг они мне стали сниться: я видела их во сне в каких-то чистых водоемах, вокруг – сосны, прекрасный пейзаж, чистая-чистая вода. Они, только омывшись в этой воде, идут мне навстречу, зовут меня за собой. Я говорю: «Сейчас-сейчас», но мне что-то мешает, и так я до водоема и не могу добраться. Такой сон.

Вообще, конечно, сны – очень опасная материя. Это та ниточка, за которую враг может подергать. Приснился сон, ты всем рассказываешь: «Мне такой сон приснился!» А лукавый стоит за плечом и говорит: «Да? Ну, жди: завтра тебе точно такой же сон приснится». Мы сами себе подстраиваем эти ловушки. Сейчас в монастыре навыкаешь не обращать на сны внимания: не запоминаешь, никому не рассказываешь о них – совершенно презираешь эту неизведанную даже святыми людьми область. И сновидения стали совсем другими – легкими, забывающимися.

– Разве не бывают и сны от Бога?

– Разумеется, но это редкость. Ты же не Пахомий Великий, не пророк, чтобы Бог через тебя транслировал миру, где Казанская икона зарыта, например. Надо думать о себе поскромнее. А в школе астрологии, наоборот, мы вели дневники снов, внимание к ним очень приветствовалось. Я тогда доверяла снам, и Бог ко мне через это тоже пробивался: пойми хотя бы так, раз ты придаешь этому значение!