Монах и дочь палача - [23]

Пение и веселые возгласы не смолкали всю ночь, но не они мешали мне спать. Смятение, поселившееся теперь в моей душе, не дало сомкнуть глаз. А рано поутру множество людей — юношей и девушек — стали собираться возле моей хижины. Все они были молоды и красивы, а девушки в честь праздника надели еще шелковые платки и украсили себя и своих кавалеров цветами.

У меня не было права служить мессу или читать проповедь, поскольку я еще не священник, но я мог молиться вместе с ними, и молился, и говорил им то, о чем болело мое несчастное сердце. Я говорил им о греховности людской и о бесконечной доброте Господа; о жестокости нашей друг к другу и о любви Всевышнего к каждому из нас, и о Его бесконечной снисходительности. Слова мои уносились вверх, эхом возвращались обратно и рождали внутри меня волшебное чувство — словно я покидал этот мир страха и греха и на ангельских крыльях возносился в хрустальные сферы Небес! Так я служил — торжественно и важно, и моя немногочисленная паства, казалось, тоже чувствовала это и, благоговея, молилась истово и серьезно.

Служба подошла к концу, я благословил их, и они смиренно отправились восвояси. Недалеко они успели отойти, как вновь я услышал их веселый смех и радостные возгласы, но звуки эти не возмутили меня: они живые люди, так отчего же им не радоваться? Смех и веселье — как по-другому человеческое сердце может выразить радость бытия?

В полдень я спустился вниз и направился к хижине Бенедикты. Она сидела на пороге и сплетала венок из эдельвейсов, чтобы посвятить его Святой Деве. Прекрасные цветы снежных гор горели в ее руках белым холодным пламенем.

Я сел подле нее и в молчании следил за ее работой, но в душе моей бушевал огонь чувств, и рвался из нее не крик, но стон: «Бенедикта! Ты — моя любовь! Ты — моя душа! Я люблю тебя больше жизни! Ни на земле, ни на Небесах нет ничего достойнее любви к тебе, Бенедикта!»

XXXI

Его Преосвященство отец-настоятель приказал мне явиться к нему. Охваченный странным предчувствием, весь трудный путь вниз к озеру я проделал молча и, вслед за посланцем, сел в лодку. Погрузившись в мрачные размышления, захваченный предощущением вершащегося зла, я едва обратил внимание, как мы отплыли от берега и как плыли по водам озера, до тех пор, пока звуки веселых голосов, доносившихся из обители Святого Варфоломея, не пробудили меня. На обширной красивой лужайке, что окружала жилище отца-настоятеля, толпилось множество люда — монахи, священники, владетели приходов, горцы, охотники. Было много и таких, что прибыли издалека в сопровождении свиты и слуг. В самом доме царили толчея и суматоха — двери распахнуты настежь, люди входили и выходили, спешили, толкались и шумели. Увиденное живо напоминало ярмарку. Здесь же и псы — они истошно лаяли. Неподалеку от дома, под раскидистым дубом, стояла огромная открытая бочка с пивом, и вокруг нее толпились нетрезвые жаждущие. Мне показалось, что и внутри дома было немало пьянствующих, по крайней мере, в окнах дома я заметил немало мужчин с изрядными кружками в руках.

Входя, я столкнулся со слугами: они несли подносы, уставленные блюдами из рыбы и дичи. Я спросил одного из них, как мне увидеть Его Преосвященство. Он ответил, что святой отец спустится сразу после трапезы. Я поблагодарил его и направился в зал. На стенах зала висело множество картин. На них большей частью были изображены огромные рыбины, прежде выловленные в озере. Под каждой картиной — вес чудища и дата улова, а также и имя ловца. Все это начертано большими приметными буквами. Увиденное меня смутило: я не мог понять, для чего эти картины, надписи и имена под ними — наверное, для того, чтобы все добрые христиане помолились за этих обуянных гордыней людей?

Более часа длилась трапеза, затем Его Преосвященство спустился в зал. Я выступил вперед и смиренно, как и подобает моему званию, приветствовал его. Он кивнул, пронзив меня взглядом, и велел мне следовать в его покои.

— Что скажешь, Амброзий? Успокоилась ли теперь твоя мятежная душа? — спросил он сурово. — Снизошла ли на тебя Божья благодать? Выдержал ли ты испытание?

Я стоял потупившись, опустив голову и отвечал смиренно:

— Ваше Преосвященство, Господь во благости своей даровал мне знание…

— Знание чего? — перебил меня настоятель. — Своей вины?

Я подтвердил это.

— Слава Богу! — воскликнул святой отец. — Я знал, что испытания закалят твою душу и вернут ее на путь истинный. У меня есть для тебя хорошие вести. Я написал о тебе Его Преосвященству архиепископу Зальцбурга. Он призывает тебя в свой дворец. Там ты примешь постриг, и он дарует тебе сан священника. Ты останешься в Зальцбурге. Приготовься. Через три дня ты отправишься в путь.

Произнеся эти слова, Его Преосвященство снова пристально посмотрел мне в глаза, словно стараясь проникнуть в самое мое сердце, но я выдержал взгляд и не позволил ему сделать это. Я испросил его благословения, преклонил колени и покинул его. Так вот, значит, почему я очутился здесь! Я должен уйти навсегда. Я должен отринуть самый смысл своей жизни — отказаться от Бенедикты, от защиты ее и заботы о ней, от спасения ее души! Да поможет Господь ей и мне!