Монах - [6]

— Возможно. Обычаи меняются не так уж быстро — запомните.

— Но вы позволите мне побеседовать с ним наедине, не так ли?

Губернатор помедлил.

— Ну, разумеется, мистер Стивенс. Мне приятно будет сделать вам одолжение.

Их проводили в камеру, чтоб и охранник с ружьем мог находиться за решетчатой дверью.

— Будьте начеку, — сказал охранник дяде Гэвину. — Это еще тот негодяй! Не шутите с ним.

— Я не боюсь, — ответил дядя Гэвин; он сказал, что ему теперь незачем быть даже осмотрительным, хотя охранник не понял, что он имел в виду. — У меня меньше причин бояться его, чем даже у мистера Гэмбрелла, ибо Монах Одлетроп уже мертв.

И они остались в пустой камере, глядя друг на друга, — дядя Гэвин и похожий на индейца гигант с неистовыми желтыми глазами.

— Значит, это вы зачеркнули меня на этот раз, — сказал Террел тем же странным, почти воющим речитативом.

Мы знали о том случае из миссисипских газет; кроме того, все случилось не так уж давно, и Террел к тому же не был фермером. Дядя Гэвин говорил, что именно это насторожило его, даже прежде, чем он понял, что Террел произнес именно те же слова, что и Монах на эшафоте, но Террел не мог их слышать или хотя бы узнать о них. Насторожило не совпадение слов, а тот факт, что ни Террел, ни Монах не фермерствовали нигде и никогда.

Существовала, правда, еще одна заправочная станция, поблизости от железной дороги, и тормозной кондуктор с ночного товарняка утверждал, что видел, как двое выскочили из кустов, когда поезд шел мимо нее, неся что-то, что впоследствии оказалось человеком, и бросили его под колеса: был он жив в тот момент или нет, кондуктор сказать не мог. Заправочная станция принадлежала Террелу, факт драки был установлен, и Террела арестовали. Сперва он отрицал драку, потом отрицал, что покойный участвовал в ней, потом заявил, что покойный соблазнил его, Террела, дочь и что его, Террела, сын убил этого человека, и он просто старался отвести подозрения от своего сына. Сын с дочерью отрицали все, и сын доказал свое алиби, а Террела, осыпающего руганью своих детей, выволокли из зала суда.

— Погодите, — сказал дядя Гэвин. — Сперва я хочу задать вам один вопрос. Что вы говорили Монаху Одлетропу?

— Ничего! — сказал Террел. — Ничего я ему не говорил!

— Ну что ж, — сказал дядя Гэвин. — Это и все, что я хотел узнать.

Он повернулся к охраннику и сказал:

— Мы закончили. Выпустите нас.

— Постойте, — сказал Террел. Дядя Гэвин обернулся. Террел стоял, как и прежде, высокий, худой, сильный, в своем полосатом комбинезоне с неистовыми безумными желтыми глазами, говоря тем же завывающим речитативом. — За что вы хотите оставить меня запертым здесь? Что я вам сделал? Вы богатый и свободный, вы можете идти, куда хотите, а я вынужден…

Потом он закричал. Дядя Гэвин говорил, что кричал он, совершенно не повышая голоса, так что охранник в коридоре не мог услышать его:

— Ничего, говорю я вам! Ничего я ему не сказал!

Но на этот раз дядя Гэвин не успел даже сделать попытки повернуться. Террел в два шага прошел мимо него, совершенно беззвучно, и выглянул в коридор. Потом он повернулся и взглянул на дядю Гэвина.

— Слушайте, — сказал он, — Если я скажу вам, дадите вы мне слово, что не подадите голоса против меня?

— Да, — сказал дядя Гэвин. — Я не подам голоса против вас, как вы выразились.

— Но как мне узнать, что вы не лжете?

— А как это можно узнать, если не убедиться на опыте? — сказал дядя Гэвин.

Они поглядели друг на друга. На этот раз Террел опустил глаза, Дядя Гэвин говорил, что он держал одну руку перед собой и что он, дядя Гэвин, видел, как медленно белели суставы, когда Террел сжимал ее.

— Похоже, мне придется, — сказал он. — Вот именно, похоже, что придется. — Затем он поднял взгляд, и тут он закричал, не громче, чем кричал до этого: — Но если вы обманете и я когда-нибудь выйду отсюда, то берегитесь! Понятно? Берегитесь,

— Вы угрожаете мне? — сказал дядя Гэвин. — Вы, стоящий здесь в этом полосатом комбинезоне, когда позади вас стена, а впереди запертая дверь и человек с ружьем? Вы хотите рассмешить меня?

— Ничего я не хочу, — сказал Террел. Теперь он говорил почти шепотом. — Я только хочу справедливости. Вот и все. — Тут он снова начал кричать тем же сдавленным голосом, слишком явно глядя на свои сжатые побелевшие суставы. — Я дважды добивался этого; я добивался справедливости и свободы дважды. Но все это он. Все из-за него; и он знал, что я тоже это знаю, Я сказал ему, что я… — он умолк так же неожиданно, как и начал; дядя Гэвин говорил, что было слышно, как он дышит — тяжело, хрипло.

— Это был Гэмбрелл, — сказал дядя Гэвин. — Продолжайте.

— Да. Я говорил ему. Говорил. Потому что он насмехался надо мной. Не нужно ему было этого делать. Он мог подавать голос против меня, и пусть бы так и шло. Только не нужно было насмехаться. Он говорил, что я пробуду здесь столько же, сколько он, или пока он сможет задерживать меня, и что он пробудет здесь всю жизнь. Так и вышло. Он пробыл здесь всю жизнь. Всю жизнь до конца и пробыл.

Но он не смеялся, говорил дядя Гэвин, то была не насмешка.

— Так. И вы, значит, сказали Монаху…

— Да. Сказал. Я говорил, что все мы здесь бедные, темные вахлаки, у которых не было никаких шансов. Что бог создал нас для того, чтоб мы жили вне этих стен в вольном мире и возделывали для него его землю; только мы были бедными и темными и не знали об этом, а богатые не говорили нам, пока не стало слишком поздно. Что мы были бедными темными людьми, ни разу раньше не видевшими поезда; что мы сели в поезд и никто не сказал нам, где сойти и возделывать землю в вольном мире, как того хотел бог, и что это он — тот, кто держит нас здесь, прячет нас под замком от вольного мира, чтобы насмехаться над нами против божьей воли. Но я не говорил ему, чтобы он сделал это. Я просто сказал: «И теперь мы никогда не выйдем отсюда, потому что у нас нет пистолета. Но будь у нас пистолет, мы бы вышли в вольный мир и возделывали бы землю, потому что бог создал нас для этого и мы этого хотим». И он сказал: «Да. Хотим. Этого-то мы и хотим». А я сказал: «Только у нас нет пистолета». И он сказал: «Я могу достать пистолет». А я сказал: «Тогда мы выйдем в вольный мир, потому что мы согрешили против бога и человека, но это не наша вина, ибо мы не знали, для чего он нас предназначил. Но теперь мы знаем, для чего, потому что хотим выйти в вольный мир и возделывать землю для бога!» Вот и все, что я ему сказал. Я не говорил ему, чтобы он что-то сделал. А теперь идите, рассказывайте им. Пусть и меня тоже повесят. Гэмбрелл уже сгнил, и этот придурок тоже сгнил, а теперь и я буду гнить под землей, как гнию здесь. Идите, рассказывайте.