Мон-Ревеш - [84]

XXV

В это время Тьерре говорил Флавьену, который в десять часов вечера неожиданно нагрянул в Мон-Ревеш:

— Право же, друг мой, я не знаю, как благодарить тебя за твою заботливость. Подумать только! Бросить все удовольствия, проделать снова весь длинный путь, вернуться в эту медвежью дыру, чтобы вытащить меня из моих затруднений и помочь жениться! Я так этим сконфужен, что тебе следовало бы, чтобы успокоить меня, дать понять…

— Что я еще не излечился от страсти к госпоже Олимпии? Думай так, если хочешь, ты не нанесешь ущерба этой прекрасной женщине. Со своей стороны я теперь имею все основания не сомневаться, что был дураком и что она так ничего и не поняла в моей великой страсти. Однако не напоминай мне обо всех глупостях, которые я тебе написал, я их стыжусь и прошу тебя бросить их в огонь.

— Когда тебе будет угодно, — сказал Тьерре, кладя руку на ящик своего письменного стола.

— Хорошо, хорошо, ты сожжешь их потом! — сказал Флавьен, и слова его помешали Тьерре открыть ящик, придав его мыслям другое направление. — Я говорю серьезно: нельзя вести себя так глупо и расстраивать такую женитьбу!

— Нет, Флавьен, от этой женитьбы необходимо отказаться, — возразил Тьерре, — потому что я предвижу заботы и опасности, которых никогда не возместят мне все тщеславные удовольствия богатства.

— Ну, что ж! Откажись, но не так же глупо!

— В добрый час, я тебя слушаю!

— Ты не можешь дальше оставаться в фальшивом положении перед Дютертром. Дютертр, душевнейший и честнейший человек на свете, не должен ждать, чтобы ты попросил у него руки его дочери, независимо от того, знает ли он о том взбалмошном поступке, который она совершила ради тебя, или просто догадывается о вашей взаимной склонности. Как бы то ни было, ты обязан сделать формальное предложение, иначе ты рискуешь, что тебя будут презирать за то, что ты его не сделал. Формальный отказ родителей тебя, во всяком случае, оправдает. Если же твое предложение будет принято, то, право же, на худой конец не так уж плохо жениться на миллионе приданого и на девушке, которая ради тебя совершает безумства; не так уж часто это случается в холодном и унылом свете, в котором мы живем, и, признаться, мне очень жаль, что я не испытываю влечения к этой прелестной особе, ибо я был бы очень польщен, если бы меня так сильно любили.

— Именно потому, что я очень польщен, я и остерегаюсь любви, имеющей своим источником удовлетворенное тщеславие. Я страшно боюсь богатства и суетности; с ним человек проводит жизнь в сердечной нищете и умирает, обнищав рассудком.

Друзья продолжали беседовать на эту тему, и каждый упорно защищал свою точку зрения. Флавьен не придавал никакого значения самим деньгам, потому что их у него было сколько угодно; но он не понимал, как можно без них обойтись такому человеку, как Тьерре, который любит свет, и считал, что оказывает ему дружескую услугу, устраняя препятствия на его пути к богатству. Флавьен вполне серьезно предлагал взять на себя переговоры с Дютертром, поскольку ему и в голову не приходило, что Дютертр, которого он особенно любил за то, что ради него пожертвовал своей любовью к Олимпии, внезапно от него отдалился. Он не мог поверить в разговор, о котором ему рассказал Тьерре.

— Нет, нет, — говорил он, — вы плохо объяснились и плохо друг друга поняли. Ты неправильно взялся за это дело. Может быть, ты обидел его своим обычным для художника презрением к его богатству? Ему показалось, что ты приносишь себя в жертву, и его гордость возмутилась.

— В таком случае он должен был бы предложить мне дуэль. Я знаю, что он храбр; к тому же, хоть он и отец семейства, он почти так же молод, как я. Между тем я все еще его жду; право же, по-моему, он немножко сумасшедший. Бедной Эвелине было от кого это унаследовать.

— Нет, Дютертр не сумасшедший; я знаю, что он неспособен оттолкнуть такого человека, как ты, за то, что у него нет состояния. Я хочу опять взяться за это дело и возьмусь, что бы ты ни говорил. Если оно должно закончиться дуэлью, то деритесь, черт возьми, но не поглядывайте друг на друга как часовые с высоты своих башен. Кажется, я хорошо сделал, что приехал, хотя бы для того, чтобы быть твоим секундантом.

— Мой дорогой де Сож, ты лучший из всех друзей, какие у меня были, и я не могу простить себе, что недостаточно ценил тебя раньше. Поверь, я тебе глубоко благодарен, но знай — я боюсь твоего рвения и не хотел бы…

Пронзительный крик, раздавшийся где-то за стенами замка, перебил Тьерре; собеседники посмотрели друг на друга, прислушиваясь и спрашивая себя, не почудилось ли им это.

— Э, да уж не штучки ли это все той же дамы в маске? — сказал Флавьен, вставая с места и беря светильник. — Кто-то звал на помощь, это вне всякого сомнения.

— Нет, — сказал Тьерре, — это крик боли, что-то случилось, и, может быть, ближе от нас, чем кажется.

Они вышли из гостиной и направились к необитаемым комнатам, выходившим на фасадную сторону замка, потому что им казалось, что крик донесся оттуда. Тьерре, быть может, ведомый смутным инстинктом, хоть он и был за сто верст от того, чтобы предчувствовать истину, вошел в часовню и увидел на полу неподвижно распростертое тело.