Моменты - [71]

— А почему ты предполагаешь, что они достойнее тебя? И кроме того, если ты получишь сердце, которое будет работать лучше, не поможет ли это твоим почкам и легким?

Амадо закрыл глаза в изнеможении. А когда открыл их снова, взгляд его был устремлен в потолок.

— Как-то раз я был на очередном осмотре в клинике и познакомился с молодой женщиной, которая пришла туда по той же причине. У нее трое дочерей, и она рассказала мне, как готовит их к жизни без нее на тот случай, если умрет, так и не дождавшись донорского сердца. Когда я сказал ей, что, возможно, она излишне запугивает своих детей, она в ответ рассказала мне об одном восемнадцатилетнем парнишке, с которым встретилась в этой клинике годом раньше… Он умер в ожидании донорского сердца. Были там и другие… Так много, что я и счет им потерял. — Он повернул голову, чтобы поглубже заглянуть ей в глаза. — Теперь ты понимаешь?

И тогда Элизабет поняла, что она ничего не сможет ни сказать, ни сделать, чтобы заставить его изменить свое решение.

— Я вынуждена это понять, — ответила она. — Твое самопожертвование — одна из причин того, что я тебя полюбила.

— Значит, мы договорились не касаться больше этой темы?

Спорить было бесполезно.

— Что ж, если ты этого хочешь…

Амадо выпустил ее руку, откинул голову и снова закрыл глаза. Спустя несколько секунд он мягко произнес:

— А ничего, если мы закончим наш разговор утром?

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Она вспомнила о множестве случаев за последнее время, когда Амадо исчезал, о «встречах», которые он предположительно посещал, о поздних обедах с другими садоводами… Он просто, должно быть, отдыхал где-то, боясь потревожить ее.

— Я немного устал. День был трудным.

— Может быть, я посижу с тобой, тебе ведь нужна помощь.

— Нет-нет, у меня есть все, что мне нужно.

Элизабет встала, горло сжималось от сдерживаемых рыданий. Ему бы, конечно, не хотелось, чтобы она плакала.

— Извини меня, Амадо.

— Не извиняйся. Господь даже в этом был добр ко мне. Прежде чем дать мне понять, что я умираю, он подарил мне тебя.

Элизабет хотела сейчас только одного — Амадо не должен узнать, что она оказалась совсем не таким удачным приобретением, каким казалась ему. Он должен умереть спокойным. Она наклонилась и легко коснулась губами его лба.

— Я еще загляну проверить, как ты, прежде чем лягу спать.

— Я люблю тебя, Элизабет.

— Я тоже люблю тебя, Амадо.

И разве имело какое-нибудь значение, что ее любовь к своему мужу была не такой, которую воспевают поэты? Во всяком случае она больше не стояла перед необходимостью выбора — он был сделан за нее.

Наступила полночь, а Элизабет все мерила шагами свою спальню, изо всех сил стараясь сформулировать то, что ей следовало сказать Майклу. Она думала, стоит только сосредоточиться, и нужные слова сами к ней придут. Однако какая-то часть ее души шептала, что это вообще не ее дело — сообщать Майклу про болезнь Амадо. И как бы ни были несокрушимы ее аргументы, она не могла убедить себя, что может сохранить в тайне болезнь Амадо. Ведь он нуждался в любви Майкла так же сильно, как полагался на его мастерство.

Наконец Элизабет приняла решение: ничего хорошего от того, что она сообщит Майклу о болезни Амадо, не будет.

Молча выскользнув из парадной двери, она шагнула в густой туман, опустившийся по склону холма и плотно укутавший дома. Ее ноги уже готовы были ступить на крыльцо, но тут внутренний голос остановил ее, не позволив идти дальше. Ведь она могла дать Майклу так мало, а ночь, когда еще есть надежда, показалась ей удивительным даром. Она вернулась тем же путем сквозь туман и тихонько проскользнула в дом. У двери Амадо она приостановилась, чтобы прислушаться к его дыханию, а потом направилась в свою комнату.

На следующее утро в половине седьмого, когда Элизабет брела мимо дома Майкла, чтобы забрать газету, она заметила, что его пикапчика уже нет на месте. Элизабет сочла странным, что Майкл уехал на работу так рано. Но она была поглощена тем, как встретить ей Амадо, когда они через пять минут увидятся за завтраком. Она не стала поэтому особенно тревожиться. Главное, посмотреть в лицо Амадо без сострадания, поговорить с ним без горечи в голосе и как-то жить дальше, изо дня в день стараясь не думать, не окажется ли он для них последним днем, проведенным вместе.

Амадо открыл ей дверь.

— Я не вижу никакой причины, чтобы ты брала на себя походы за газетой, — упрекнул он ее.

— Просто я не спала, ходила по дому и подумала, что…

— …что ты можешь избавить меня от этой нагрузки?

Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Ну, что-то в этом роде.

— Вот именно потому я и выжидал так долго, Элизабет, прежде чем сообщить о болезни. Я не хотел, чтобы ты стала относиться ко мне как к инвалиду. — В его голосе отчетливо слышался гнев. — Такое время наступит довольно скоро. А до тех пор позволь уж мне жить такой жизнью, какой я жил всегда. Уж это-то разреши мне.

Элизабет отступила от него.

— Извини, пожалуйста. Я просто хотела…

— Я понимаю, — его голос смягчился. — Я месяцы привыкал к своему новому состоянию, а в твоем распоряжении были всего лишь какие-то часы, — он положил ей руку на плечо. — Заходи в дом. Я хочу тебе кое-что показать.