Момент истины - [21]

– Это прошлой ночью на разгрузке. Я не виноват! «Студер» задним ходом разворачивался и врезал. А я тут ни при чём. Я докладывал помпотеху…

– Ладно. Проверю… Вот капитан хочет с тобой побеседовать. – Майор кивнул в сторону Алёхина.

– Это насчёт чего? – прищурился Борискин.

– Узнаешь, – сказал майор и, склонившись к уху Алёхина, шёпотом спросил: – Мне уйти?

– Почему? Оставайтесь… Садитесь, ефрейтор, – предложил Алёхин, и Борискин уселся на табурете шагах в трёх от стола.

Алёхин как можно непринуждённее задал ему несколько общих вопросов: откуда родом, кого из родственников имеет, с какого времени в армии, доволен ли службой в части, много ли приходится ездить, куда и с каким грузом.

Борискин отвечал не спеша и довольно лаконично, с какой-то настороженностью обдумывая каждое слово и избегая при этом смотреть Алёхину в глаза.

– Сегодня куда-нибудь ездили?

– Ездил… В Мариамполь. Мешки возил… Вот маршрутный лист. – Борискин с готовностью достал из кармана гимнастёрки сложенный вчетверо помятый листок бумаги и, развернув, положил на стол перед Алёхиным.

– А кто ещё сегодня ехал на вашей машине?

– Как кто? Никто.

– Может, подвозили кого-нибудь?

– Нет! У нас это не положено. Продуктовая машина! Порожнём разве когда офицера подвезёшь, и то своего, из начальства. А гражданских ни-ни!.. Насчёт этого бдительность…

Он говорил так убедительно, что можно было ему поверить. Можно, если бы Алёхин своими глазами не видел, как Борискин вёз на машине людей и получал деньги с крестьян.

Майор между тем отыскал в шкафу большую тетрадь в картонной обложке, став спиной к Борискину, разложил её на столе, полистал и прочёл что-то такое, отчего в лице его выразилось удивление. Сделав какую-то пометку, он пододвинул тетрадь Алёхину; капитан уже догадался, что это форма четыре – книга учёта личного состава.

Продолжая разговаривать с Борискиным, Алёхин прочёл: «…Водитель… ефрейтор… Борискин Сергей Александрович, 1912 г. р., б/п… образование 4 класса, в плену и под оккупацией не был… В 1936 году судим по ст. 162-й[13] п. «д» на 5 лет… Награды: медали «За боевые заслуги» и «За оборону Москвы».

Отметку о судимости майор отчеркнул сбоку карандашом. Когда Алёхин, просмотрев запись о Борискине, глянул на майора, тот, колыхнув грузный живот, понимающе вздохнул.

– Значит, сегодня вы никого не подвозили? – продолжал Алёхин.

– Нет!

– Никого за всю дорогу?.. Припомните получше.

– Чего тут припоминать-то, – обидчиво сказал Борискин. – Один ехал – зачем мне врать?

…Чего от него хотят, он не мог понять, предположил же поначалу совсем иное.

Уже несколько лет он был в основном чист на руку, но сегодня на рассвете перед поездкой в Мариамполь, как на грех, не удержался и, когда кладовщик отвернулся, сунул в кузов под мешкотару коробку с американским пилёным сахаром. Сделал он это не оттого, что его тянуло украсть или выпить (страдая желудком, он пил редко и мало), а просто потому, что кладовщик этот, с шофёрами и солдатами беспричинно грубый, перед начальством лисил, имел славу бабьего угодника, частенько выпивал и ходил в офицерском обмундировании – словом, преуспевал. Сахара же у него было несколько вагонов, и, по понятиям Борискина, он не мог не воровать.

И вот стоило после стольких лет праведной жизни украсть, как его попутали! – так он решил, когда вызвали к начальнику склада; он был уверен, что Алёхин из военной прокуратуры. Попался! И как же это могло получиться?.. Видеть его никто не видел, в этом он не сомневался, сахар же был продан барыгам в Мариамполе, а оставшиеся грамм двести, завёрнутые в тряпочку, спокойно лежали в кабине под сиденьем. И неужто дознались, он и придумать не мог, как не мог понять, какое отношение к краже сахара имеют вопросы этого капитана; Алёхин казался ему прожжённым хитрецом: «Издалека подъезжает!»

Подвозить же по пути пассажиров запрещалось, а калымить тем более – по головке за это не гладили, – и Борискин всё отрицал, сразу решив, что признаваться не следует. И, начав врать, он врал всё дальше. А вежливость Алёхина, та самая вежливость, которой Борискину в жизни перепадали жалкие крохи, ещё более настораживала его.

Алёхин же старался уяснить себе, почему Борискин лжёт – с какой целью? Он с самого начала полагал, что неизвестные офицеры были случайными пассажирами машины И 1-72-15, и Борискин интересовал Алёхина только как источник получения хоть каких-либо сведений об этих офицерах для их дальнейшего розыска.

Алёхин ещё минут десять бился с Борискиным, а тот упрямо врал, пока не начал смекать, что дело тут не в сахаре, а в чём-то другом, а поскольку он себя больше ни в чём существенном виновным не чувствовал, он помалу успокоился и стал несколько откровеннее. Однако сознаться во лжи было не так-то легко.

– Послушайте, Борискин. – Алёхин поднялся и, улыбаясь, подошёл к шофёру. – Вот вы утверждаете, что сегодня никого не подвозили. Так ведь?.. – весело спросил он, наблюдая за выражением лица Борискина. – Так!.. Однако не более как полчаса назад здесь, в городе, с вашей машины сошли двое офицеров…

Борискин посмотрел на Алёхина, словно припоминая, озабоченно сдвинул брови и закусил губу, затем уставился глазами в землю и, почёсывая затылок и стараясь скрыть некоторую растерянность, проговорил: