Молотобойцы - [15]

– Никак не могу, господин немец. Я иду дальше, в Тулу.

– Какое мне дело до твоей Тулы! Вот работник Федька, баловник, не хочет работать. Я скажу моему хозяину герр Марселису, что ты здесь останешься работать. Не разговаривай, слушай мое слово, доннэр вэттэр![38]

Рабочий, которого оттащил Касьян, кашлял и глухо сказал:

– За что же, Христиан Иванович? Пожалейте, я совсем хворый, грудь ломит. Трудно тачку поднять. Где же мне до убитого глаза работать?[39] – Он с трудом встал.

– Мне нужно чугун делать, – сердито ответил немец. – А такой рабочий, как ты, баловник, такой мне не надо. Слушай мои слова: ступай на съезжую избу к старосте Гаврилке – я приказал дать тебе двадцать батогов, и ты завтра придешь сюда назад и больше не захочешь быть больным.

Касьян не знал, что делать, но стоявший около него рабочий пробормотал:

– Ты, паренек, лучше не спорь, если не хочешь тоже получить сто батогов в спину. Назвался груздем, полезай в кузов. Сунулся сюда, так слушайся Хрестьян Йваныча, пока он тебя не отпустит.

Еще одна телега остановилась возле колошника. Касьян решил не спорить и стал перекладывать тяжелые куски руды на тачку.

Когда стемнело, немец Христиан Иванович спустился вниз к подножию домны. Он приказал рабочим идти за ним. Касьян пошел вместе с рабочими.

– Горновой? Где горновой? – крикнул немец.

– Здеся, – ответил голос, и из темноты показался коренастый пожилой длиннобородый мужик в кожаном фартуке, с масляным светильником.

Перед домной был вкопан в землю большой глубокий дубовый чан, наполненный формовочной землей для отлива пушки.

Христиан Иванович обошел вокруг чана и осмотрел желоба и ямки, вдавленные в темной земле.

– Что здесь такое? – спросил Касьян соседа.

– Подожди, увидишь. Только отсюда с места не сходи.

Горновой подвесил светильник на крюк в стене и, закрывая лицо рукавом, открыл оконце в каменной кладке домны. Оттуда вырвался горячий вихрь, но горновой просунул длинную железную ложку, зачерпнул серую массу и вылил в ведро с водой, окутавшееся клубами пара.

Христиан Иванович подошел к ведру. Горновой вынул кусок серой массы и подал ее немцу. Тот посмотрел, сломал кусок пополам и оглядел место излома.

– Готово на выпуск! – крикнул он.

– На выпуск! – громко прозвучал голос горнового.

– На выпуск готовься! – раздались голоса, и в темноте задвигались тени.

– Бей летку! – крикнул немец.

Горновой железным ломом начал осторожно пробивать нижнюю стенку домны. Отверстие там было замазано огнеупорной глиной, которая, затвердев, сдерживала расплавленный чугун.

Одно место в летке начало светиться все сильнее, и светло-оранжевые блики засияли кругом на столбах, дубовых скрепах и безмолвно стоящих рабочих.

Яркая струя жидкого тяжелого пламени поплыла из летки в желоб и оттуда в глубокий дубовый чан. Старичок-немец, нагнувшись над чаном, внимательно вглядывался, подняв одну руку.

– Хальт! – крикнул он, махнув рукой. – Отводи!

Рабочий загородил желоб металлической лопаткой, и светящееся тесто чугуна повернуло и поплыло в сторону по узким канавкам, где стало разливаться по мелким формам, ровными рядами выдавленным в формовочной земле.

Рабочий сказал Касьяну:

– В этом чане отлита теперь пушка, а в тех канавках ядра пушечные. Двести ядер отольются зараз. Видишь, векша[40] над чаном. Завтра пушка остынет: ее цепями подымут на векшу, переложат на телегу и отвезут на другую плотину. Там вертельня о шести станках для сверления пушки и два точила для обтачивания стволов. Эх, и пушечка будет, только бы ее направить против кого след!

– Против кого же? – спросил вполголоса Касьян.

Но рабочий отвернулся, будто не слышал Касьяна.

7. ЛОВУШКА

Когда поток расплавленного чугуна остановился и каленые ядра были залиты водой, старичок-немец отпустил Касьяна, приказав ему, чтобы утром с рассветом он явился работать на верхушку домны.

Один рабочий проводил Касьяна до съезжей избы. Сторож с колотушкой ходил около запертых ворот.

– Твои сродственники в сарае, близ сеновала. Я уже говорил им, что ты, верно, убег. От немца Христьяна один даже в домну прыгнуть захотел. Насилу его сдержали и на цепь посадили.

Сторож отпер большим ключом, висевшим у него на поясе, дубовые ворота, впустил Касьяна и запер ворота снова.

Касьян нашел деда и Наумку под навесом. Невдалеке стоял Гнедко, привязанный к телеге. Дарья с Аленкой спали. Наумка и дед внимательно выслушали рассказ Касьяна.

– Нам уже сказали, что тебя немец в учебу взял, – заметил Наумка. – Только он тебя учить не станет, а силы твои высосет, и ты такой же станешь, как этот Федька, хворый.

– Грех да беда на ком не живет, – сказал дед. – А тот дурак, кто от беды добра ждет.

– Здесь нам какое житье, – говорил Наумка. – Меня ужо хотят послать в Дедиловские провалища руду копать. А руда там в земле, в ямах, сажен по пятнадцать и двадцать глубиной. Надо врыться вглубь, как в колодец, пока дойдешь до слоя руды, а тогда надо копать в сторону и идти дудкой за рудой. В одной яме бывает по четыре человека ровщиков за круговой порукой, чтобы кто не сбежал. А кто сбежит, других троих порют. Из одной ямы надо вытаскивать по одному возу руды в день на человека. Всего четыре воза. А в ямах всегда роют с огнем – светят лучину. За воз платят ровщикам по два алтына, а воз двадцать пять пудов. Но прежде еще надо руду очистить – в рудных комьях бывает и земля, и мусор, и камень всякий. И все это надо очищать от руды.