Молоко с кровью - [23]

– Куда?

– К нему.

– И что я ему скажу?

– Да уже хватит вам разговоры разговаривать! Наговорились сегодня обо всем! И о моряках, и о женщинах, и о хряке, трясця матери! Делай уже что-нибудь, а то вот так и просидишь до старости.

Горькие слова вернули библиотекарше решимость. Она опрокинула стакан рассола и пошла к двери.

– Мама! Если к утру не вернусь, значит – или замуж выхожу, или утопилась!

– С Богом, дочка! – благословила Татьянку учительница.

На улице уже совсем стемнело. Степка сидел на лавке и курил «Пегас». Татьянка, пошатываясь, подошла, дохнула на немца рассолом и горячо заверила:

– Немец! Бери меня в жены! Я тебя так любить буду, как тебя никто и никогда любить не будет! – И добавила: – А горилку я вот из-за тебя сегодня впервые выпила.

– Да не поверю, – отозвался Степка. Сигарету бросил, на Марусин двор глянул – нет никого и окно закрыто.

– Чтоб я… – всхлипнула. – Вино домашнее могу… А горилку – нет.

– Хорошо, – пожал плечами. – Поженимся. Старостенко обещал свадьбу организовать.

Библиотекарша всхлипнула сильнее и припала к немцу. А из степи к Орысиной хате шли Маруся с Лешкой. Легкие, парят над землей. Лешка уже дошел до порога, глянул на улицу и усмехнулся:

– Глянь, Маруся, каким дисциплинированным немец оказался: приказал ему Старостенко на горбоносой жениться, он – как пионер!

Маруся увидела Степку с Татьянкой на лавке, вздохнула:

– Да, может, хоть это поможет.

– Ты о чем? – не понял Лешка. Вот всегда Маруся ему загадки загадывает.

– Замерзла я что-то, – ответила Маруся, – до самого сердца холодно. – К Лешке прижалась. – Нужно будет окно на ночь закрывать.

Старостенко слово сдержал. И хоть как Татьянкин отец ни доказывал, что и сам в состоянии единственной дочке свадьбу сыграть, председатель велел молчать и постановил:

– С тобой, Тарас, все понятно. А у Степана родителей Бог к себе прибрал. Мать в войну на гранате подорвалась, Барбуляк-калека без нее недолго протянул. Хлопец сам, как бурьян, рос. Так что ж ему теперь – как сироте жениться? Сам рядом с ним на отцовское место за столом сяду. Как-никак, а все эти годы я его опекуном был, и сейчас не откажусь, сделаю хлопцу хорошую свадьбу. А ты поможешь. Точка.

Сначала хотели в клубе разгуляться, но в Ракитное как раз цирк приехал, и Тарас Петрович с хлопцами с тока за день расчистили заброшенное Степкино подворье и построили на нем настоящий свадебный шатер с брезентовым тентом. Немец и сам помогал, даже нравилось ему это, все подправлял за хлопцами, а те подначивали:

– Да ты, Степка, придирчивый, будто и правда немец.

– Один раз женюсь, – бормотал в ответ.

Накануне свадьбы продавщица сельпо положила перед Степкой на прилавок чешский шерстяной костюм и сказала:

– От себя оторвала! Бери, немец!

– Спасибо, – смягчился.

Шел по Ракитному домой с костюмом и парой крепких кожаных туфель, и мысли – роем. Вот жил он, жил, почти до тридцати лет дожил, кажется, каждую собаку в Ракитном знает, а как-то не довелось с односельчанами близко сойтись. Все – сам по себе. И Маруся… А вот надумал жениться, так все село ему – кто слово доброе, кто помощь. И от чистого сердца, словно немец им – родня кровная. Марусю вспомнил: «А я тебя женю, Степка. Ровней будем»… Ишь ты! И тут она нарисовалась. Ровня? «Увидим», – подумал. Во двор зашел.

– Степочка! Где ж ты так долго был? – Татьянкин голосок тоненький.

«Если б не этот нос!» – вздохнул мысленно. Очки поправил.

– Татьянка! Глянь-ка! Хороший костюм я купил или не очень?

Хороший! И костюм, и белая сорочка, и туфли. Впервые в жизни костюм надел – сам себя не узнал. У пиджака плечи подкладные – Степка в нем крепкий, ладный. Татьянка тоже не подкачала. Нина Ивановна дочке собственноручно такое платье сварганила, что ракитнянские девки за карандаши схватились – фасон скопировать и точнехонько такое себе пошить, когда и они невестами будут. Татьянка во двор вышла, когда Степка с хлопцами за ней пришел, чтоб вести в сельсовет, – и все во дворе рты раскрыли – светится, красивой стала, и даже нос того света необъяснимого не заслоняет.

– В счастье и свинья – королева, – буркнул было Николай, да девки так на него цыкнули, что он рот и закрыл.

В сельсовете за пять минут расписали. Одну минуту Степка краснел и, поправляя очки, искал место в документе, на котором должен был засвидетельствовать своей подписью, что Татьянка теперь действительно его жена. Остальные четыре минуты председатель сельсовета Панасюк красиво и размеренно говорил молодым про высокую ответственность молодой семьи перед обществом, страной и Ракитным, чтоб, выходит, не мешкали, через девять месяцев дисциплинированно повысили такие-сякие демографические показатели и родили маленького Барбуляка.

– Горько! – выкрикнул еще в сельсовете нетерпеливый Николай.

Степка невинно чмокнул Татьянку в губы, и компания покатилась к свадебному шатру.

– Степочка… А как меня теперь звать будут – Барбулячкой или Барбулихой? – спрашивала счастливая Татьянка, впервые идя по родному селу под руку с хлопцем, да еще и не с каким-нибудь шарлатаном, а с собственным законным мужем.

– Наверно, Барбулячкой, – рассудил немец.

В шатре никто не произнес «Добрый вечер», но азартный Тарас Петрович, как выяснилось, и без кодовой фразы смог легко выпить первую за молодых, а потом – как всегда: за моряков, за женщин, за хряка… Едва не потянул полкомпании в загончик к хряку, и хоть пьющие ракитнянцы Тарасового хряка раз сто лицезрели, все равно вскочили, но Нина Ивановна отчаянно схватила за руку Старостенко и тот вмиг навел порядок.