Молоко кобылиц - [7]

Последней ночи белый снег

Над городом султан колышет.

Целую грань последней выси,

Журчит во двор туманный дождь,

Мой жребий от тебя зависит,

Изнеможденной рати вождь

В трамвае

Злой мальчишка, я слепой —

Над ними не смеются,

Злой мальчишка, пред толпой

Все дороги рвутся

Мне на седьмой, а он кричит:

«Седьмой вот здесь», — а это восемь;

Злой мальчишка, меня влачит

И бьет дорога лосем.

Мне на седьмой, мне на седьмой,

А это восемь, восемь, —

И мы за зрения спиной

Едва ли жалость сносим.

Пятый этаж

Одно мне утешение,

Под взглядом мокрых крыш,

Твое больное пение

Через ночную тишь.

Одно мне утешение,

Под язвами лица,

Вечерних дымов рвение

Под молот кузнеца

«В твоих руках мой день спадает…»

В твоих руках мой день спадает

Минута за минутой.

Ногою необутой

Полдневный луч меня ласкает

Прищурившись от ярких светов

И ухватясь за тучу,

Я чей-то призрак мучу,

Средь опостылевших предметов.

«В ущелье уличного дыма…»

В ущелье уличного дыма

Зловоний непрейденный ряд

Тобою услажденный яд

С брегов замерзшего нарыма.

Интеллигент и проходимец

На перекрестках, площадях

Следишь автомобильный прах.

Куда смущенный не подымется.

К весне, когда все так стыдливо,

Ты с первым солнечным лучом,

Как мальчик лавки с калачом,

На талый лед глядишь пытливо.

И если в город опрокинется

Тумана емкая скудель,

Поверь, заботливый апрель

Осколки скорченные вынет

«Благоговейно улыбаясь…»

Благоговейно улыбаясь

Стираю с пят живую пыль

И на прирученный костыль

Смотрю перед собою каясь:

Огонь, ты греешь мать и братьев

И круг родного очага,

А путника давно нога

Сокрыта теплого пожатья.

И, запрещенный тусклым взглядом

Повсюду вянущих людей,

Влачусь по снеговой воде

К высоким башням и оградам

Александра Экстер. Пейзаж

Рисунок Владимира Бурлюка

«В степи восхода солнце ищет…»

В степи восхода солнце ищет

И, как неутомимый крот,

Чрез горизонт застывший прыщет

Смятенных туч водоворот.

«О берег плещется вода…»

О берег плещется вода,

А я устал и изнемог,

Вот, вот наступят холода,

А я от пламен не сберег.

«Смыкаются незримые колени…»

Смыкаются незримые колени

Перед моленьями моими.

Я, темный, безразличный пленник,

Шепчу богов умерших имя.

Я не приму твой трепет ночи

Хвала согбенная бессилью.

Меня заря, быть может, прочет

Работником дневною пылью.

«Я изнемог, и смутно реет…»

Я изнемог, и смутно реет

В пустой груди язык чудес…

Я, отрок вечера, вознес

Твой факел ночь, и он чуть тлеет,

Страдальца взор смешно пленяет

Мои усталые глаза. —

Понять могу ли, егоза,

Что уголь не светя согреет

Я зачарованный, сокрытый,

Я безглагольно завершен, —

Как труп в непобедимый лен, —

Как плод лучом луны облитый.

Я, ни юродивый ни льстивый,

Смыкаю перед тьмою взор

И, подходя к подошвам гор,

Хочу обуться торопливо.

Владимир Маяковский

Зигзаги и вечер

Адище города окна разбили

На крохотные сосущие светами адки

Рыжие дьяволы вздымались автомобили

Над самым ухом взрывая гудки.

А там, под вывеской, где сельди из Керчи

Сбитый старикашка шарил очки

И заплакал, когда в вечереющем смерче

Трамвай с разбега взметнул зрачки.

В дырах небоскребов, где горела руда

И железо поездов громоздило лаз

Крикнул аэроплан и упал туда

Где у раненого солнца вытекал глаз

И тогда уже скомкав фонарей одеяла

Ночь излюбилась похабна и пьяна

А за солнцами улиц где-то ковыляла

Никому не нужная дряблая луна.

Алексей Крученых

«Луной гнилою…»

Луной гнилою

Часы отстали

Кормили сволочь

Гуди с толпою

Хоть 2? едва ли

Пятится ночь

Нажавши пальцем

Зайти ли? с вывеской?

Я вольный благодар

Язык чернильницы

Попал под наковальню

Чур чур круче

Ловите — тайна

Если пред обедом

Пройтись хочу я просто к воротам

И подаю ей знак летельбищ

На что иной взирает не терпя

Охлаждение

Моих детей не узнаете?

Родились здесь в неисчислимом

Возьмите в школу

Пусть желт и реек не нарушают глину

Песня шамана

Котеро

Перо

Бясо

Муро

Коро

Поро

Ндоро

Ро

Бенедикт Лившиц

Слова на эро

1

Белый лекарь, недозрелый трупик

Большеглазого Пьеро,

Вырастивший вымышленный тропик

В мартовское серебро.

Нет, не пыль дождливого клавира,

Ты стесняешь белизной

Все широкие слова на эро,

Все слова в целебный зной.

Колыхаясь белым балахоном

Туфле в такт и сердцу в такт,

Праведник в раю благоуханном,

Вот — нисходишь на смарагд.

2

О тропике трепетный клоун,

Из крапин запретных рябо

На всем балахоне, во что он

Играл головой би-ба-бо?

На счастие в лилии перед

Америкою тишины

Он замер и севером мерит

Отпущенниц райской весны,

Чья полузнакомая вера

Смарагдами ограждена

В широкое слово на эро,

Бежавшее строгого сна.

Рисунок Владимира Бурлюка

Рисунок Владимира Бурлюка

Василий Каменский

Северная рождествель

Тканая скатерть морозницей-вицей

Рождественна ель на горе-серебре

Распушённая звёздно узорами-взорами

За горами хрустальными льдами стальными

На хвойной заре за реками-озёрами

В замке из заячьих шкур горностаев

Жемчужин алмазов опалов топазов

Сияют из инея вершины венцы

По синей дороге бегут бубенцы

Ломко в сердце и звонко звеня

Дни весёлая песня обнимет меня.

Кудри русские вскинь и разгульно встречай

Бесшабашных и пьяных качай укачай

Чугунное житье

Чугунное житье

Ношу кривой

Татарский нож

Индийское копье

Раскинул ловок и хитер

Я на сосне шатер

И хохочу хочу

Кричу и жгу смолье

Точу топор

Четыре пальца просвищу

Шарахнется сова

Забъет крылом

Седьмым веслом

Людей не вижу не ищу

И выплюнул слова

Мычу ядреный