Молодые люди - [10]

— Сказала, что освободится после второго акта, придет. Теперь который час?

— Вот кого с радостью повидаю. — Толя заглянул себе под левый рукав. — Теперь без пяти девять.

— А что… вот эта девушка, что на нашем месте сидела… кто такая?

— Вероника? Тоже студентка с нашего курса. Вероника Ларионова. Умница и славный товарищ. А танцует с нею Ивановский, главный у нас чувак, стиляга.

Алеша внимательно поглядел на танцующую девушку, как будто искал в ее облике и в манерах подтверждений Толиным похвалам. Одета просто, но изящно — в светлую тонкого сукна юбку, в бледно-розовую прозрачную блузку с широкими, плотно стянутыми у кисти рукавами, за которыми просвечивают во всю длину очень худенькие руки. Лента у ворота завязана бабочкой. Маленькая, она носит туфли на очень высоких каблуках. Выражение лица усталое и слегка насмешливое. Невзрачная, а приглядишься получше — мила.

— Это не она? — Алеша склонился над самым плечом товарища. — Ну, та, с которой ты на каникулах прошлым летом переписывался!

— Нет, нет, — поспешно и заметно смутившись, ответил Толя, — той здесь нет, и я… я давно уже с нею не встречаюсь…

— Что ты!.. Полный разрыв?

— Да. Окончательный.

— Смотри! А я-то думал… то есть мне казалось, что у тебя настоящее, большое…

— И не ошибался.

Теперь оба надолго умолкли. Танцы продолжались. Вероника вернулась к дивану. Алеша вскочил, уступая ей место. Она с шутливой гримасой, будто не в силах была больше выносить столько шума, зажала уши ладонями и помотала головой.

— Последнее у нас вино, товарищи! — крикнул Коля Харламов и откупорил две бутылки шампанского.

Он разлил вино по фужерам, потом взял один из них, поднял на уровень глаз, как будто залюбовался вздымающимися, бегущими капельками газа, и произнес маленькую речь в честь Алеши.

Вероника слушала с откровенной усмешкой. Насмешливая ее улыбка перемежалась с гримасами досадливого смущения, подобно тому, как отвечает чуткое ухо на фальшивые звуки.

Коля торжественно уверял, что все присутствующие, и друзья школьных лет Алеши, и посторонние, даже вовсе незнакомые ему товарищи, — все одинаково гордятся его патриотическим решением. Когда он закончил свой тост пожеланием успехов и счастья Алеше в новой жизни, все зашумели, затолкались, крича и чокаясь.

Снова начались танцы.

— И предупреждал ведь я, чтоб никого не было, — огорчился Толя. — Мы бы трое, и все.

— Да, жаль, что Коля тебя не послушался. И очень хорошо, что Наташа не пришла.

— Как? Думаешь, она уже не придет?

— Во всяком случае, не хотелось бы… Ну, зачем ей сюда? Ну, сам скажи!.. Да и я сейчас уйду. Последний вечер. Мне этот вечер дорог.

— Коля обидится.

— Ну и пускай… Да я потихонечку улизну, он и не заметит.

— Ну, а я?

— А что ты? Ты приходи утром на вокзал. Поезд в девять двадцать. А я сейчас постерегу на улице. Если Наташа придет, не пущу ее сюда.

Как тихо ни переговаривались приятели, как ни гремел магнитофон, сколько ни кричали захмелевшие гости, Вероника как будто все расслышала. Во всяком случае, когда Толя, оглядевшись по сторонам, шепнул своему другу: «Ладно. Но если идти встречать Наташу, то вместе», — Вероника выбежала в коридор и здесь дожидалась их обоих.

— Бежите? — рассмеявшись, встретила она приятелей и выскочила с ними вместе на площадку лестницы. — Умно делаете. Они не скоро хватятся, что виновник праздника исчез, — сказала она и, помахав рукой на прощанье, побежала вниз по ступенькам.

4. «Нюмбо-юмбо»

Долго длится вечерняя заря в середине июня. Уже из репродуктора отзвучало: «Говорит Москва. Московское время двадцать два часа тридцать минут. Передаем «Последние известия», — а все еще можно обходиться без света.

Александра Семеновна и Петр Степанович, дожидаясь сына, сидят у круглого столика в кухне. Сидят молча, лишь изредка перебрасываясь случайными фразами.

— Чайник опять остыл? — спрашивает она.

— А что за беда! Долго ли его подогреть! — отвечает он.

И снова молчат.

На столе приготовлено всего по три: три чашки, три десертных тарелочки, три ножа, три вилки. Пирог с запеченной клубникой — самый любимый Алешин пирог, — с густым переплетом побагровевших от выступившего сока, крепко подрумянившихся от жара полосок сдобы покоится нетронутым на блюде. Желтеет лимон на розетке, и три нарезанных заранее ломтика уже начинают вянуть.

— Купил нынче бутылочку венгерского. Вроде нашего «Рислинга». Принести? — спрашивает он.

— После видно будет, — отвечает она.

И опять оба надолго умолкают.

За каждой их фразой, за каждой мыслью в этот вечер таится одно и то же: вот-вот вернется Алеша.

У Александры Семеновны вдруг посветлело лицо. На короткий миг едва приметная улыбка коснулась ее губ. Петр Степанович уловил эту мимолетную улыбку и спросил:

— Ты что, Саша?

— Нет, нет, ничего… Это я так…

Но потом она призналась:

— Мечтала я в последнее время, Петя… Думала, что в квартире у нас начнет прибавляться народу. А выходит, наоборот, совсем опустеет дом. Мы вдвоем остаемся.

— Ну, это ты… того… Чересчур рано ты размечталась.

— Да я не о близком, я о далеком, — стала она оправдываться, — но как ни далеко, а годика через три ведь можно ждать… Мы с тобой перебрались бы тогда в Алешину комнату, а Алеша с женой к нам.