Молодые люди - [12]

— У наших ребят выработались свои особые… не знаю, как сказать, правила, порядки, что ли, или манера поведения… — вновь заговорил Толя с насмешливыми, укоризненными и в то же время мягкими, примиряющими интонациями.

Из слов его выходило, что в Колиной компании все молчаливо условились щеголять друг перед другом дикарством и грубостью. Когда говорят о своих студенческих, академических делах — еще ничего, люди как люди. Но стоит им только коснуться любых других тем — можно подумать, что перед тобою какие-нибудь дикари-людоеды из племени «нюмбо-юмбо». Они нарочно с каким-то демонстративным цинизмом оглупляют собственные мысли и чувства, низводят их к примитиву. Самый лексикон свой сводят вдруг к четырем-пяти десяткам слов, да и среди тех добрая половина состоит из загадочных, решительно непонятных для непосвященного, блатных выражений: «габони» (деньги), «чувак» (приличный молодой человек), «чувиха» (приятная девушка), «лажевый» (плохой), «законно» или «в порядке» (выражение радости или восхищения), «сон в руку» (приветствие, пожелание здоровья и удачи), «кореш» (друг, товарищ), «лабать» (сыграть на каком-нибудь инструменте) и так далее…

— И откуда это взялось? Почему? — сам себя спрашивал Толя и отвечал, с недоумением пожимая плечами: — Не знаю… Не пойму…

Наташа слушала внимательно, не улыбаясь, и по выражению ее лица видно было, что она сопоставляет Толины слова со своими собственными наблюдениями и приходит к каким-то новым для себя и очень неутешительным выводам.

А Александра Семеновна уже склонилась над блюдом в центре стола. Нож в ее руке с хрустом вонзился в узорный, решетчатый пирог. Один за другим отделялись ломти, испуская густой, дышащий теплом и ароматом сок. По мере того как хозяйка перекладывала каждому на тарелочку по куску пирога, все больше обнажалось круглое блюдо с гирляндой ромашек по ободу.

— Кушайте, дорогие, — приглашала Александра Семеновна, — кушайте!

И тут же она выбрала из кувшина лучший бутон белой розы и сунула цветок в узенький вырез Наташиного платья. Наташа улыбнулась, пожала ей руку.

— Не знаю… — повторил Толя, со вкусом прожевывая пирог и запивая его чаем. — Знаю только, что они как будто сговорились гнать от себя хорошие, настоящие человеческие мысли, они сторонятся, чураются, даже стыдятся их… Все хорошее, человеческое кажется им банальностью, мещанством, как они говорят… Да вот, — обратился он к Алеше, — хоть эту самую ихнюю джазовую страсть возьми, эту звуковую чушь, которой они способны упиваться много часов подряд… Знаешь, что это такое для них, по-моему?

Не только Алеша, но и Наташа и даже Александра Семеновна вместе с Петром Степановичем перестали есть — так всем им показалось важным узнать, что же это такое. Но вместо обещанных откровений последовала вдруг смущенная улыбка, обращенная сначала к Наташе, а потом и ко всем остальным.

— Ведь я… — сказал Толя. — Вы все помните, наверное… Я сам люблю музыку… — как будто винился он. — И как люблю!.. С детства без памяти люблю…

Наташа ответной быстрой улыбкой подтвердила безусловную справедливость Толиных слов.

— Совершенно верно, — с горячностью заявила она, взглядом поискав, кто из присутствующих хотел бы ей возразить. — У вас, Толя, очень, очень музыкальная, прекрасная душа!

И Александра Семеновна втайне огорчилась, — ей хотелось, чтоб не о Толе, а об Алеше были сказаны эти слова и чтобы ему, Алеше, была отдана эта светлая, ласкающая девичья улыбка.

А Толя продолжал:

— Ну вот… А этот джаз… то есть не вообще джаз, не всякий джаз, а вот та самая разновидность его, от которой с ума сходят наши ребята, этот кабацкий бред, — он как дурман, как отрава, как опиум. Гадкие звуки, точно барьером, плотным, непроницаемым барьером, отгораживают, по-моему, наших ребят не только от достойных человеческих мыслей и чувств, но и от самой жизни вообще… Барьер! Вот в чем назначение этой музыки. А за барьером — пустыня. Пустыня в голове. Пустыня на сердце.

— Ого! — не удержался Алеша.

В словах Толи было полно горечи, досады, даже злобы. Но лицо сохраняло все то же выражение снисходительности. Кажется ему эта беда истинной или он посмеивается над правилами и порядками в Колиной компании, как над невинным чудачеством, как над преходящим баловством? Алеша искоса поглядывал на своего друга, ища ответа.

— Та-а-ак… — произнес он. — Интересно получается. Ты, Толя, секретарь комсомола на своем курсе? Значит, тебе и карты в руки. Как же это выходит? Говоришь — хорошие ребята, а они такая дрянь!

— А вот так и получается. Почти все хорошо учатся, пятерки, четверки, а это не просто, очень даже не просто у нас в МГУ…

— Погодите, погодите! — вдруг вмешалась Наташа. — Действительно, я тоже это знаю… Тоже встречала! Я знаю, это такая своеобразная бравада среди нынешней молодежи! Чтобы не так, как у всех! Во что бы то ни стало не так! И действительно, все оборачивается в дурную сторону. Постепенно люди перестают быть людьми, а какие-то они… — Наташа пошевелила пальцами, с досадой поморщилась, подыскивая точные слова. — Ну, не знаю… какие-то они… человеческие механизмы, что ли, с двумя-тремя простейшими инстинктами, — закончила она.