Молодые дикари - [46]

Надо быть очень осторожным при отборе присяжных. Он имел право заявить по каждому судебному делу неограниченное число отводов по любой причине, а также право на безусловный отвод до тридцати шести предлагаемых присяжных. При идеальном варианте ему хотелось бы, чтобы по крайней мере трое присяжных были пуэрториканцами, но он знал, что это невозможно. Было бы удачей, если бы защита разрешила ему включить в число присяжных хотя бы одного пуэрториканца. Мысленно рассуждая о том, кого он предпочел бы иметь в качестве присяжных, мужчин или женщин, он пришел к выводу, что в этом не будет большой разницы. Мужчины с большей готовностью воспримут показания Луизы Ортега, подсознательно они могут проявить мужскую солидарность с тремя убийцами, в то время как женщины в силу своего материнского инстинкта, могут встать на защиту образа Морреза, но они наверняка восстанут против всего, что будет сказано под присягой проституткой.

И, как это почти всегда бывало, все сведется к интуиции. Задавая кандидату в присяжные вопросы, Хэнк моментально почувствует, будет ли он беспристрастен. Хэнк знал адвокатов, утверждающих, что лучший метод отбора присяжных — сразу же дать согласие на первых двенадцать мужчин и женщин и на этом остановиться. Хэнк придерживался другого мнения, считая, что успех зависит не от простой случайности, и поэтому во время опроса присяжного пытался установить, понравился ли он лично этому человеку или нет. В конце концов, он был одним из главных актеров в представлении, и если присяжные не проникнутся к нему симпатией, положение его будет довольно трудным.

Его личным критерием при отборе присяжных были их глаза. Он всегда становился очень близко к мужчине или женщине, и ему хотелось верить, что он мог по их глазам определить, есть ли у них интеллект или нет, могут ли они быть справедливыми, или у них есть предубежденность, питают ли они к нему лично симпатию или антипатию. Возможно, этот его критерий был ошибочным. Конечно, случалось, что при слушании в суде совершенно бесспорных дел он включал в список жюри таких присяжных, мнение которых, в конечном счете, шло вразрез с его мнением. И все же если глаза не были зеркалом души (он забыл, кто первый сказал это), то тогда он не знал, какая другая часть тела наиболее точно отражала внутреннее строение человека.

В шесть часов вечера Хэнк позвонил Кэрин, чтобы предупредить, что задержится.

— О, это очень грустно, — сказала она. — Значит, мне предстоит ужинать одной.

— А разве Дженни нет дома? — Нет, она ушла.

— Бога ради, куда эта девчонка все время исчезает?

— В «РадиоСити» идет новый фильм с участием Брандо. Она пошла туда с девочками.

— С соседскими девочками? — спросил он многозначительно.

— Нет. Похоже, что соседские девочки избегают нашу дочь. Она пошла со школьными подружками.

— Какого черта, — проворчал Хэнк, — они не могут даже ее оставить в покое? Когда она вернется, Кэрин?

— Не очень поздно. Не беспокойся об этом. Вокруг дома, как часовые, ходят два детектива. Один из них довольно симпатичный. Возможно, я приглашу его на ужин.

— Ну, ну, только посмей.

— Ты будешь ревновать?

— Ничуть, — ответил он. — Но это может привести к тому, что в Инвуде будет совершено убийство. Дорогая, я, возможно, приду очень поздно. Если не будет настроения, не жди меня.

— Я буду ждать. Хэнк, если тебе будет одиноко, позвони мне снова, ладно?

— Ладно.

Улыбнувшись, он повесил трубку и снова принялся за работу. В семь часов десять минут вечера раздался телефонный звонок. Рассеянно Хэнк поднял трубку:

— Алло?

— Мистер Белл, — раздался чей-то голос.

— Да, — сказал Хэнк.

Никакого ответа.

— Да. Мистер Белл слушает.

В аппарате царило полное и непрерываемое молчание.

Ничего не говоря, он ждал, когда на другом конце линии повесят трубку.

Трубку не вешали. На фоне тишины его кабинета молчание в телефоне казалось особенно многозначительным. Он почувствовал, как вспотела ладонь руки, сжимавшей черную пластмассовую телефонную трубку.

Хэнк облизнул губы. Сердце его колотилось, и он негодовал на это глупое прерывистое сердцебиение.

— Я вешаю трубку, — неожиданно для себя проговорил он вслух. Его заявление не произвело никакого впечатления на того, кто находился на другом конце линии.

Хэнк бросил трубку.

Когда он взял план допроса Луиза Ортега, руки его дрожали.

В этот вечер он ушел из кабинета в девять часов вечера.

Фанни, со слегка поникшей головой, с копной седых волос, открыла двери лифта, который все еще работал.

— Привет, Хэнк, — сказала она. — Засиживаешься за работой по ночам?

— Хотел закончить дело Морреза, — ответил он.

— Да, — произнесла она, закрывая дверь лифта. — Да, что поделаешь? Такова жизнь.

Он усмехнулся, но тут же вспомнил про телефонный звонок и усмешка сошла с его губ. Он вышел на улицу, взглянул на часы — девять часов десять минут. Если ему повезет, он будет дома около десяти. Выпить с Кэрин по стаканчику на ночь, возможно, на открытом воздухе, и затем спать.

Это был восхитительный, тихий вечер. Он пробудил в его душе какое-то смутное волнующее воспоминание. Он не мог точно определить его, но почувствовал себя вдруг очень молодым. Он знал, что это воспоминание связано с его юностью, с запахом летнего вечера, с гигантской черной аркой небосвода над головой, усеянного звездами, со звуками города вокруг него, мириадами звуков. Соединяясь вместе, они превращаются в один звук, характерный только для большого города, и который является его сердцебиением. В такой вечер, когда на фоне темного неба сверкают, словно драгоценные камни, огни города, отражаясь в водах Гудзона, хорошо было ехать на автомашине с открытым верхом по автостраде Вест-Сайда. В такой вечер хорошо было слушать «Лауру». Такой вечер предназначался для того, чтобы показать человеку, что романтика — это реально существующая вещь, ничего общего не имеющая с ежедневной мышиной возней.