Молодые дикари - [17]

— Пап, он был уже здесь сто раз.

— А где я был?

— О, ты, как я полагаю, готовил какое-либо резюме или бил струей из брандспойта по какому-нибудь свидетелю.

— Я не думаю, что это очень смешно, Дженни, — снова вмешалась Кэрин. — Твой отец не избивает свидетелей.

— Я знаю. Это — эвфемизм.

Она схватила салфетку, вытерла губы, отпихнула стул и чмокнула мать.

— Извините меня, пожалуйста, — сказала Дженни и выбежала из столовой.

Хэнк видел, как стоя перед зеркалом в прихожей, она красила губы. Затем машинально поправила бюстгальтер, помахала на прощанье родителям и, хлопнув дверью, выбежала из дома.

— Что ты скажешь на это? — спросил Хэнк.

Кэрин пожала плечами.

— Меня это беспокоит, — сказал Хэнк.

— Почему?

— Она уже женщина, — ответил он.

— Она еще девушка.

— Она женщина, Кэрин. Она привычно красит губы и поправляет бюстгальтер так, словно носила его всю жизнь. Ты уверена, что это хорошо, чтобы она ходила домой к этой Агате на танцы? С мальчиками?

— Я бы больше беспокоилась, если бы она ходила на танцы с девочками.

— Дорогая, не передергивай.

— Я не передергиваю. Для сведения окружного прокурора сообщаю, что его дочь начала расцветать в двенадцать лет. Она красит губы и НОСИТ бюстгальтер почти два года. И я полагаю, она уже целовалась.

— С кем? — спросил Хэнк, поднимая брови.

— О, боже. Я уверена, со многими мальчиками.

— Я не считаю, что это правильно, Кэрин.

— Как ты предлагаешь предотвратить это?

— Ну, я не знаю. — Он помолчал. — Но мне кажется, что это неправильно, чтобы девочка в тринадцать лет гуляла и обнималась со всеми соседскими ребятами.

— Дженни почти четырнадцать лет, и я уверена, что она целуется с теми мальчиками, которые ей нравятся.

— А что будет потом?

— Хэнк!

— Я говорю серьезно. Мне лучше побеседовать с этой девчонкой.

— И что ты ей скажешь?

— Ну...

Со спокойной улыбкой на губах Кэрин продолжала:

— Не скажешь ли ты ей, чтобы она держала ноги крест-накрест?

— В каком-то смысле, да.

— И ты думаешь, это поможет?

— Мне кажется, что ей следует знать...

— Она знает, Хэнк.

— Похоже, что тебя это не очень беспокоит, — сказал Хэнк.

— Нет, Дженни разумная девочка, и я думаю, что ты только поставишь ее в неловкое положение, если начнешь читать ей лекцию. Я считаю, что было бы гораздо важнее, если бы ты... — Она внезапно замолчала.

— Если бы я, что?

— Если бы ты приходил домой пораньше. Если бы познакомился с мальчиками, которые назначают ей свидания. Если бы проявлял больше интереса к ней и к ним.

— Я даже не знал, что ей НАЗНАЧАЮТ СВИДАНИЯ. Не слишком ли она молода для свиданий?

— Биологически она такая же старая, как и я.

— О, очевидно, следует по твоим стопам, — заметил Хэнк и тут же пожалел о сказанном.

— «Войди, берлинская сука», — отчетливо выговорила Кэрин.

— Извини.

— Не имеет значения... Одного мне хотелось бы, Хэнк, чтобы когда-нибудь у тебя хватило духу поверить в то, что я полюбила ТЕБЯ, а не плитку американского шоколада.

— Я верю в это.

— Так ли? Тогда почему ты постоянно возвращаешься к моему «ужасному» прошлому? Послушать тебя, так можно подумать, что я была главной проституткой в районе, который тянулся на многие мили.

— Я предпочел бы не говорить об этом, — сказал Хэнк.

— Я считаю, что нам следует поговорить об этом. — Мне хотелось бы раз и навсегда покончить с этим.

— Не о чем говорить.

— Нет, есть о чем поговорить. И лучше поговорить, чем намекать. Тебя очень беспокоит то, что я была близка с другим мужчиной до того, как встретила тебя?

Он промолчал.

— Я спрашиваю тебя, Хэнк.

— Да, черт возьми, очень. У меня вызывает бешенство, что нас познакомил бомбардир моего самолета и что он знал тебя гораздо дольше и, возможно, лучше, чем я.

— Он был очень добрым, — мягко сказала Кэрин.

— Я не хочу слышать о его проклятых добродетелях. Чего он делал? Привозил тебе нейлоновые чулки?

— Да. Но ты делал то же самое.

— И ты говорила ему то же самое, что и мне?

— Я говорила ему, что люблю его. И я действительно его любила.

— Прекрасно.

— Ты, может быть, предпочел бы, чтобы я легла в постель с мужчиной, которого презирала?

— Я предпочел бы, чтобы ты ни с кем не ложилась в постель.

— Даже с тобой?

— Ты вышла за меня замуж, — отрезал Хэнк.

— Да, потому что я полюбила тебя с первой минуты, как только увидела. Вот почему я вышла за тебя замуж. Вот почему я попросила Питера никогда больше со мной не встречаться. Это потому, что я полюбила тебя.

— Но вначале ты любила Питера.

— Да. А ты разве до меня никого не любил?

— Я не ложился с ней в постель!

— И, наверное, она не жила в Германии в военное время! — огрызнулась Кэрин.

— Нет, она не жила в Германии в военное время. А ты жила, но не пытайся убедить меня в том, что каждая немецкая девушка становилась законной добычей американского солдата.

— Я не могу говорить за каждую немецкую девушку, кроме себя, — отрезала Кэрин. — Я голодала. Я боялась. Я боялась, черт возьми. Ты когда-нибудь боялся?

— Я боялся всю свою жизнь, — сказал он.

За столом нависла тишина. Они сидели, глядя друг на друга с легким изумлением на лицах, точно впервые поняв, что они, в действительности, не знают друг друга.

Он отодвинул стул и встал.

— Пойду, пройдусь.