Молодожены - [25]
– Ты считаешь вульгарными всех, кто не думает как ты, кто не живет как ты. Ты нетерпим.
– Нет, это не так, вот послушай: ты, например, ты думаешь иначе, чем я, и жить хотела бы по-другому. Но ты не вульгарна.
– Уж не знаю, как тебя поблагодарить за такое велико…
– Вероника, не валяй дурака. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Извини меня, если я тебя обидел, говоря так о твоем брате. Я не должен был этого делать… Скажи, я тебя обидел?
Она в нерешительности хмурит брови. Потом пожимает плечами.
– Нет, по-настоящему – нет, – говорит она. – И в глубине души я думаю, ты прав.
Он вскакивает с поражающей ее проворностью, опускается перед ней на колени, берет за руки, покрывает их поцелуями…
– Если бы ты только знала, как я тебя люблю, как восхищаюсь тобой за такие вот мелочи, – говорит он с жаром. – Вот именно поэтому ты не вульгарна, ты вся – отрицание вульгарности. Никакой в тебе хитрости, удивительная прямота. Ни тени злопамятства, никаких мелких счетов. Ты без обиняков говоришь, что согласна, даже если тебе и не очень-то приятно быть согласной и говорить об этом. Это так редко встречается, так редко! Ты просто чудо!
Он притягивает ее к себе и целует. Она улыбается, видно, что она счастлива от его слов.
– Такой прямой и красивой девчонки, как ты, да еще чтобы так отлично умела готовить салат, – нет, такой второй во Франции днем с огнем не сыщешь, – шепчет он.
Они смеются. И опять целуются. Она гладит ему щеку кончиками пальцев.
– Я тоже, наверное, не раз тебя ранила, даже не замечая этого, – говорит она. – Да?
Он качает головой – то ли чтобы сказать «нет», то ли чтобы попросить переменить тему – мол, не будем больше об этом.
– Не отрицай, я знаю. Вот, например, когда мы жили у твоих родителей, и я говорила тебе о них… И еще были случаи. Я уверена. Ты настоящий мужчина, в тебе нет ничего женского, и все же ты так чувствителен, так чувствителен. Я не знала никого, кто был бы так чувствителен, как ты.
– Это еще неясно, – говорит он с нарочито серьезным видом, хотя глаза его смеются, – быть может, чувствительность в конечном счете мужская черта? Мы, мужчины, такие хрупкие. Сильный пол – женщины, теперь это становится все очевидней. Вот возьми хотя бы «Илиаду». У всех этих великих героев древности, у Ахиллеса, у Гектора, ну и у всех остальных глаза на мокром месте. Когда они не заняты войной, они только и делают, что умиляются. И в «Песне о Роланде» то же самое: рыцари готовы расплакаться по любому пустяку.
– Забавно! – Она смеется. – Представляю себе, как Ахиллес вытаскивает из кармана платок и утирает глаза.
– Он это делал частенько. Вот только карманов у него не было, и, боюсь, сморкался он пальцами.
Жиль снова садится за стол, и они весело кончают обед. Потом они дружно убирают посуду, расставляют все по местам и заходят к малютке. Она спит, подняв к щекам сжатые кулачки. И снова они умиляются, глядя на тонюсенькие пальчики, на крошечные ноготки, совершенные в своей хрупкости и игрушечности. Они не перестают удивляться тому, что создали это чудо, это поразительное существо с таким завершенным и уже сильным тельцем. Они стоят рядом, склонившись над кукольной кроваткой, и молчат, переполненные нежностью, скованные тайной этого растительного сна. Шелковистые складчатые веки, блестящие, как атлас. Маленький пухлый ротик с чуть вздернутой верхней губой – «рот Венеры». Жиль говорит: «Она восхитительна». Вероника улыбается: «Ты самый пристрастный отец на свете. Она миленькая, как почти все малыши». Он протестует: «Неправда, я никогда не видел такого прелестного создания». Это игра, ее бессмыслица очевидна обоим, но она их успокаивает. Они словно произносят заклинания.
Они возвращаются в большую комнату, где им предстоит провести вечер. Два кресла, лампа, газеты и книги. Она включает транзистор, подхватывает модный мотив. Потом смотрит на свои часики.
– Мне нечего читать…
– А книжку, которую ты начала вчера?
– Мура! Я бросила… Скажи, Жиль, когда мы купим телевизор?
– Тебе в самом деле хочется?
– Последние известия, спектакли… Бывают и неплохие передачи… Иногда, зимними вечерами…
– Ну что ж, давай купим. Телевизоры, кажется, продаются в кредит.
– Да. Надо ежемесячно вносить небольшую сумму. Год или два. Это очень удобно.
– А ты не боишься, что мы закиснем? Телевизор в нашем возрасте? Что мы, пенсионеры?
– Ну, ты же знаешь, дорогой, с какой радостью я бы куда-нибудь пошла. В гости, в кино, на танцы. Я уже целую вечность не была в «Кастеле». Когда ты меня туда поведешь?
Жиль закрывает книгу, заложив страницу.
– Верно. Мы почти никуда не ходим, – говорит он. – Послушай, давай будем иногда приглашать baby-sitter.[23] Ведь до того, как мы поженились, ты чуть ли не каждый вечер ходила танцевать. Хочешь, пойдем в «Кастель» в будущую пятницу? Возьмешь у Арианы телефон ее baby-sitter, и все дела.
– Да! Здорово! Я так буду рада увидеть всех ребят, – и она дарит Жиля сияющей улыбкой. – Спасибо, дорогой, ты золото!
Он вновь раскрывает книгу, она перелистывает иллюстрированные журналы. Тишину нарушают только негромкие домашние звуки (у соседей моют посуду, где-то бормочет радио) и неумолкающий гул города. Так проходит минут десять. Вероника снова смотрит на часы.
Ha I–IV стр. обложки рисунок Н. ГРИШИНА.На II стр. обложки рисунок Ю. МАКАРОВА к повести Владимира ВОЗОВИКОВА «Река не может молчать».На III стр. обложки рисунок В. КОЛТУНОВА к рассказу Роберта ШЕКЛИ «Руками не трогать!».
В сборник вошли три повести известного современного французского писателя «Парадный этаж», «Метаморфоза» и «Сады Запада».Писатель показывает распад буржуазной семьи, лживость и фальшь «либеральной» буржуазии, напуганной ростом революционного движения, говорит об одной из самых болезненных язв капиталистического общества — терроризме и о несостоятельности попыток уйти от действительности, спрятаться от жизни.
В романе «Мыслящий тростник» писатель сосредоточивает свое внимание, как и внимание читателя, лишь на вопросах духовной жизни окружающего его общества. Поэтому он выбирает центральным персонажем своей книги Марсиаля Англада — человека обеспеченного, не имеющего основания быть недовольным обществом по материальным соображениям, в отличие от многих других его соотечественников.Подчеркнутая социологичность книги, а порой и прямое, публицистическое изложение материала не мешают роману Кюртиса быть увлекательным, интересным чтением, и если нет в «Мыслящем тростнике» сюжета в его традиционном понимании, то эту роль выполняет напряженное, взволнованное и внутренне крепко сцементированное повествование о духовных перипетиях и исканиях Марсиаля Англада — живые сатирические сценки современного быта Франции, острые и остроумные диалоги, умело построенные внутренние монологи, отмеченные тонкой авторской иронией.Книга Кюртиса — умное и талантливое свидетельство невозможности духовной жизни в бездуховном обществе, глубокого идейного кризиса капиталистического мира.
Повести французских писателей 1960-х годов. Повесть «Вещи» Жоржа Перека рассказывает о людях и обществе шестидесятых годов, о французах середины нашего века, даже тогда, когда касаются вечных проблем бытия. Художник-реалист Перек говорит о несовместимости собственнического общества, точнее, его современной модификации — потребительского общества — и подлинной человечности, поражаемой и деформируемой в самых глубоких, самых интимных своих проявлениях. Жан-Луи Кюртис — один из самых читаемых во Франции популярных писателей.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.