Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии - [55]

Сомнения диссертанта должны убедить ученый совет, что он вовсе не отвлеченный теоретик и уж тем более — не философ. Он ученый — медик, который привык работать с наблюдаемыми фактами. А если эти факты осмыслять хорошенько, то во всем приходится сомневаться.

Приведенные истории болезней показывают, что ностальгия вовсе не всегда была единственной или главной причиной душевного расстройства, которое привело к преступлению. Наряду с тоской по родине, такими причинами у девочек — подростков могли выступать инфантилизм, кризис пубертатного периода, соматические заболевания или психопатическая предрасположенность, слабоумие или моральная ущербность, а также недовольство обращением хозяев.

Строго говоря, на этой констатации настоящий экспериментатор мог бы и закончить, расписавшись в своем бессилии: достоверных данных у него недостаточно, получены они нестрогим методом, порой — без участия врача. Таким образом, мы не можем судить о ностальгии научно, то есть строго на основании опыта, зафиксированного в историях болезней. Вот какой вывод единственно возможен. Но стоило ли ради него писать диссертацию?

Да, у девочек — подростков могли быть разные причины для возникновения ностальгии, и в результате диссертационного исследования ничего определенного доказать не удалось. Но и на этом Карл Ясперс не останавливается. Он еще больше запутывает вопрос, который собирался обсуждать в диссертации. Тема ее — «Тоска по родине и преступления». И вдруг диссертант Ясперс принимается говорить о… детстве как причине ностальгии.

Теперь ностальгия рассматривается уже как нечто возрастное, и диссертант, наряду с пересказом конкретных историй болезней девочек — подростков, вдруг принимается обсуждать вполне философскую концепцию, объясняющую возникновение ностальгии в детстве. Построена эта концепция вовсе не на конкретном материале, а на метафизических фантазиях:

«Уже Шлегель, Цангерль и Эссен великолепно описали психологическое развитие ностальгии. Ребенок, как дитя природы, полностью един со своей средой. Он слит с нею до неразличимости. Он полон душевных переживаний, которые возникли не из его собственного мышления, не из внутренних его переживаний и их переработки, а из эмоций, порожденных впечатлениями от окружающего. Это окружающее (в первую очередь, семья) еще неотделимо от его личности, еще выступает непременной составляющей его личности; он абсолютно несамостоятелен и лишается опоры, будучи изъятым из этого окружающего. Он тогда “подобен растению, вырванному из почвы, в которой оно было укоренено”. Когда ребенка, находящегося на той стадии развития, на которой индивидуум еще образует единство со средой, внезапно — как это происходило в большинстве случаев — отрывали от родителей и отправляли “в люди”, он, естественно, оставался без какой‑либо опоры. Его мир — это его близкие, его родная деревня. Вся его жизнь построена на чувствах, которые вызваны в нем этим окружением. Это — единственное, что есть в нем. В его душе не появилось еще ничего, кроме любви к родителям, братьям и сестрам; другие люди — как и иное окружение — абсолютно лишены ценности для него. Поэтому он, под влиянием соответствующих импульсов, способен легко убить ребенка, который не может вызвать в нем каких‑либо чувств, поджечь дом, который для него ничто. Если бы в предшествующем его окружении появилось что‑то новое, он вполне был бы способен ассимилировать это новое. Но при избытке нового и при совершенной оторванности от старого он теперь совсем беспомощен, лишен всякой опоры; им утрачено все самосознание, которое имело основой своей связанность с окружающим. Новое не вызывает в юном существе никаких чувств, все ему безразлично. Им овладевает чувство, что все потеряно. Его охватывает безутешное горе — печаль, которую он считает непреодолимой. <…> Это хорошо описывает Ратцель: “Все его существо было залито слезами, мир стал таким однообразным и одноцветным, таким безразличным”. Это — феномены, сопровождающие депрессивные расстройства, притупление чувств. Безразличие к окружающему усиливается, преодолеть его совершенно невозможно вследствие депрессии. Дома ребенок снова обрел бы свою прежнюю внутреннюю жизнь чувств, здесь же он бесчувствен, не испытывает в душе ничего, кроме тоски и прочего, связанного с его мыслями о родине. Аполлония была равнодушна к детям, не играла с ними. Ева Б. не проявляла настоящего интереса к ним и т. д. Однако о первом из случаев Хеттих сообщает, что девушка очень любила обоих детей, и те ее любили — доказательство того, что представленное схематическое описание применимо отнюдь не ко всем случаям и иногда допускает некоторые отклонения»[97].

Здесь уже фантазия пирует вовсю, не оглядываясь ни на какие истории болезней. Почему диссертант вдруг решил, что ребенок — это «дитя природы», почему он больше, чем взрослый, един со своей средой? Почему только ребенок испытывает тоску по родине, поскольку он «подобен растению, вырванному из почвы, в которой оно было укоренено»?

А как же быть с поговоркой «Старое дерево не пересаживают?». Старик еще больше привязан к тем местам, где прошла вся его жизнь. Ребенок же быстро знакомится с новыми друзьями — они найдутся, стоит его на несколько минут оставить на «чужой» игровой площадке. А найдет ли новых друзей так быстро старик?