Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии - [54]

Родители ее были порядочными, много трудившимися людьми, заботившимися о ее воспитании. Их бедность не позволяла приглашать к дочери врача и лечить ее. Последние два лета перед тем, как поступить на работу прислугой, она пасла коров.

Она была любимицей родителей, братьев и сестер. Они описывают ее как миролюбивую, кроткую и послушную девочку, ни к кому не питавшую злобы. Школьные учителя и священник хвалят ее в один голос. Умственные способности в норме. Знания, требуемые в школе, у нее есть, но разум ее не особенно развит. В умственном отношении она — большой ребенок.

За четыре дня до совершения преступления она начала работать няней в доме, который находился в часе ходьбы от ее родной деревни. На работу она отправилась в невеселом настроении, но не противясь. Она впервые оказалась вне родительского дома и быстро почувствовала разницу: у чужих людей с ней обращались более сурово и требовательно, все время подгоняли, требуя все “делать поживее”. Хозяйка не приняла ее привычку все обговаривать и делиться впечатлениями, она резко обрывала ее. К тому же вскоре после поступления на работу чужие люди сказали ей, что она нашла себе плохое место. Наконец, она совершенно не привыкла быть одной: раньше ей целый день напролет приходилось проводить время в окружении множества сестер и братьев, а ночью она спала в кровати вместе с одной из сестер. Из‑за всего этого она была выбита из колеи, стала испытывать страх и тоску по дому. Она стала опасаться, что ее страх и тоску по дому заметят. Наедине с собой — когда ходила по воду или вечером, ложась спать — она давала волю слезам. Чтобы скрыть это, она промывала глаза холодной водой. У нее пропал аппетит. Накануне пожара она ела так мало, что хозяйка спросила ее, не боится ли она чего‑либо. Она дала примечательный ответ: “Нет, мне не страшно, на воскресенье мне хотелось бы пойти домой”. Позднее она показала, что, конечно, испытывала сильный страх, но стыдилась признаться в этом. Сразу после этого ей пришлось выйти и выплакаться. Свидетели, которые показали себя способными зафиксировать симптомы подавленного настроения, на прямой вопрос о том, существовала ли тоска по дому у девушки, утверждали, что ничего подобного не замечали.

В день преступления — на четвертый день после начала работы — девочка ждала свою мать, которая должна была принести ей сундучок для вещей. Сказав об этом своей хозяйке, она получила резкий ответ, что сундучок ей ни к чему. Продолжая ожидать прихода матери, она отправилась по воду в полдень, и вдруг отчетливо услышала голос матери. Она остановилась и оглянулась, а когда поняла, что обманулась, заплакала навзрыд. Пребывая в таком настроении, она в тот же день пришла к мысли о поджоге. Мысль посетила ее внезапно и полностью завладела ею; ей сразу же стало ясно, как все надо сделать. Ею двигало стремление избавиться от страха, она не знала, как иначе можно помочь себе. Эта мысль никак не оставляла ее, и через три часа она осуществила задуманное. Она бросила тлеющий уголек туда, где, как ей было известно, лежал корм для скота, сухой и горючий. Потом она, по ее словам, подумала: “Загорится или нет, все равно”. О возможных последствиях своего поступка, о его преступном характере, об опасности его для жизни ребенка, который лежал в верхней комнате, она не подумала. Совершив свое деяние, она продолжила заниматься домашней работой. Когда начался пожар и поднялся шум, она помогала спасать имущество. Когда ей устроили допрос, она отрицала, что устроила пожар. После того, как она пришла домой, уволенная сразу же после пожара, она заболела. У нее совсем пропал аппетит, она жаловалась на боли в голове и в суставах, ей пришлось несколько дней пролежать в постели, хотя накануне поступления на работу и во время ее она не чувствовала себя больной. Во время допроса, который ей учинил жандарм, она созналась в преступлении после упорного отрицания. После ее ареста допрос неоднократно откладывался из‑за ее плохого самочувствия: она чувствовала сильный шум в ушах, “словно грохочет гроза”. Ее соседка по камере показала, что девочка однажды подскочила и закричала: “Вот они бегают вокруг, сволочи!” В другой раз она закричала:

“Господи, что это был за треск у меня в ушах?” В тюрьме она перестала чувствовать прежний страх и тоску по родине. Она проявила раскаяние. Уже тогда, когда вспыхнул огонь, она перепугалась и почувствовала угрызения совести. Позже она признала, что с ее стороны это был плохой, очень плохой поступок, и она никогда в жизни больше не совершит такого»[96].

И вот, наконец, титанический труд закончен — в диссертации приведен обширный «материал наблюдений» из историй болезней семи девочек — подростков, совершивших от ностальгии убийства и поджоги.

О ценности этого «материала наблюдений» самого по себе мы уже составили свое представление.

Какие же выводы сделал на его основе К. Ясперс?

Выводы эти крайне осторожны, размыты и противоречивы. Конечно же, диссертант ни на чем не настаивает и ничего не провозглашает. Он заканчивает диссертацию сомнениями, как и подобает любому ученому, который осмысляет интересный, но недостаточный материал.