Молодой лес - [26]

Я заметил Глухого. Он танцевал небрежно, покачиваясь перед помостом с оркестром, двигался нехотя, как мне показалось, чтобы только обозначить свое присутствие в танце. Его не захватил восторг толпы, набегавший подобно волнам. Я увидел, как к Глухому подошел один из музыкантов и прошептал что-то на ухо. Зазвучал другой танец.

Я не заметил сначала, что Глухой теперь танцует не с той девушкой, которую отобрал у меня. Видимо, и ее кому-то передал, как мне Весну. Может быть, он пишет письма еще за кого-нибудь? И комиссар танцует с другой девушкой. Еще несколько партизан, начавшие танцевать вместе со мной, теперь кружились с другими партнершами. Как все быстро переменилось и перемешалось. Только мы с Весной словно пренебрегали каким-то нам неизвестным правилом в сегодняшних танцах. В голове у меня замутилось. Я потерял представление о времени. Никак не мог определить, в какой мы эпохе. Долгий период времени, сгустившись, прошел за несколько мгновений.

Я указал Весне на Глухого. Мы смотрели, стараясь поймать его взгляд, чтобы дать знак подойти к нам. С момента, когда я с ним расстался, словно произошло что-то очень большое, и оно длится в нашей жизни, как целые годы. Он тоже заметил это, но избегал прямо взглянуть на нас. Только когда мы начали было пробиваться к нему, он сделал знак, что сейчас сам подойдет. Глухой подмигнул музыкантам, и те перестали играть. Мы с Весной опустили руки и остановились рядом как обычно, без стеснения, словно находимся уже на каком-то другом этапе времени и жизни.

Музыканты положили свои инструменты, чтобы дать отдых и себе и им. Но веселье не утихло и не потеряло ритма. Пауза в танцах подстегнула песню: до сих пор ее заглушали барабан и трубы. Она сейчас неслась из десятка маленьких и больших групп, которые теперь состязались в силе и выборе пения. Поющие группы, словно играя, перехватывали одна от другой начатые песни, забегали на строчку — две вперед или перескакивали через припев, стараясь, однако, сохранить свое превосходство. Вместо бальных танцев повели хоровод.

Глухой подошел к нам. Он выглядел усталым, задумчивым, слишком серьезным, совсем не таким, каким я привык его видеть. Показалось ли мне это или он действительно таким и был всегда, но не успели мы перекинуться несколькими словами, как это впечатление исчезло: передо мной старый знакомый, Глухой.

— Какая у тебя по счету, Глухой? — спросил я.

— Только четвертая, не считая Весны. Каждый танец новая, не то что вы…

— Каждый танец новая?

— Кроме первого.

— Ты эту суматоху разделяешь на отдельные танцы?

— Я разделяю не по слуху, а по остановкам.

— По каким остановкам? — удивленно спросила Весна.

— По паузам. После каждой паузы выбираю новую девушку. У меня они не задерживаются. Но ничего, когда-нибудь и я найду свою. Понимаешь, понравилась мне та, твоя. Вообще же придерживаюсь правил.

— Это первая пауза, а ты говоришь, что танцуешь с четвертой. Как же это понять?

— Для вас она первая. А для меня четвертая. И для остальных тоже четвертая.

— Хочешь, чтобы мы тебе поверили?

— Нет. Вы же были здесь, как и я. Для вас их вообще могло и не быть. Можно танцевать и без музыки.

— Даже лучше, чем с ней.

— Я тоже на нее не обращаю особого внимания, но что поделаешь: перестанет играть музыка, девушки нет как нет. Надо искать другую.

— И так ты сменил четырех?

— До сих пор четырех.

— Ты что же, серьезно хочешь нас убедить, что было четыре паузы?.. Что же мы, проспали их, что ли?

— Насколько я заметил, для вас их не было. Так и надо. Праздник это или нет? Поверьте, я бы к вам присоединился, чтобы вы не были одиноки, если бы от меня не убегали девушки. А то каждая, стоит смолкнуть барабану, сразу мне спину показывает.

Я никак не мог понять, что он хочет сказать своим разговором о паузах.

— Самое плохое — это не иметь ничего постоянного. Как я, например, — задумчиво произнес Глухой.

— Так тебе и надо, раз крутишь любовь за других.

— Что ты, разве это возможно?

— Да еще с успехом, Глухой.

— Любить за других? — он прикинулся, что не понимает, о чем речь.

— Да, да, за других.

— Как это? Объясните. Разве кто-нибудь может заменить, например, вас?

— Вот ты нам это и объясни. До сегодняшнего дня и мы ничего подобного не знали.

— А я и сегодня не знаю. Объясниться в любви за кого-то другого?! Разве это была бы любовь? Любить вместо кого-то серьезно, не понимаю!

— А если замещаешь и ее, и меня?

— То есть я одновременно и женщина и мужчина? Значит, объясняюсь в любви сам себе? Как же это возможно?

— А вот так, как в письмах, — вмешалась Весна.

— В каких письмах?

— А в тех, что ты писал вместо нас.

— Вы намекаете на письма? А что у меня с ними общего?

— Еще спрашиваешь? А почему ты, собственно, отказываешься? Мы же тебе будем благодарны до конца жизни.

— За то, что я их передавал?

— Значит, ты их только передавал? — спросил я.

— Можно сказать, Испанец, что только передавал. Вы доверяли — все в порядке. Неужели за это требуется признание? Словно я совершил какой подвиг в бою.

— Кто писал эти письма, Глухой? — спросил я в лоб, боясь, что он назовет третьего.

— Их писал я, — вдруг признался он. — Технически это было не трудно. Перед войной я переписал целую запрещенную книгу. За это и просидел в тюрьме три месяца. Что какая-то пара писем в сравнении с книгой?